Набат. Книга первая: Паутина
Шрифт:
Даниарбек щелкнул задвижкой и сбросил с ног кауши.
— Что там? Что на дворе? — спросил Петр Иванович.
— Кхм… кхм… — кашлянул Даниарбек, и все полное неистребимого лукавства лицо его, губы, и веки глаз, и круглая благообразная бородка пришли в движение от язвительной улыбки. — Кхм… супруге нашего Хаджи Акбара, видимо, не по вкусу пришлась жизнь с достопочтенным муженьком и… хэ-хэ, птичка упорхнула… Вся махалля переполошилась, а госпожа Жаннат… фью… — И он свистнул: — Ищи перепелочку в джидовых
Дальше последовало весьма живописное и в то же время циничное ругательство.
— Хватит, — сказал доктор, — идите сюда. — Его голос звучал так многозначительно, что Алаярбек Даниарбек насторожился, хотя лукавые огоньки все еще прыгали в его зрачках, и осторожно, на цыпочках, ступая ногами в мягких ичигах по некрашеным доскам, пошел туда, куда ему глазами показал доктор.
Лицо Даниарбека стало необычайно серьезным и даже испуганным. Поджав неодобрительно губы, он укоризненно покачал головой.
— О аллах, лукавство одной женщины — поклажа для сорока ослов.
— Тсс, — сделал страшные глаза доктор.
Но Алаярбек Даниарбек не унимался:
— Огненные очи, точно у газели, полны колдовства и кокетства, ужимок и хитростей.
— Господи, разве время болтать чепуху! — рассердился доктор.
— Это не чепуха, эти слова сказал великий поэт Фирдоуси.
Жаннат не смутилась, не закрыла лицо камзолом. Зло сверкнув глазами, она совсем по-детски показала Алаярбеку Даниарбеку язык.
Бедный Алаярбек Даниарбек беспомощно отступил, не в состоянии ничего сказать. Многое он повидал на своем веку, но в таком диком положении очутился впервые.
А доктор, несмотря на всю нелепость и опасность ситуации, от души расхохотался. Засмеялся и Алаярбек Даниарбек. Молодая женщина спокойно и лишь чуть недоумевая переводила взгляд с одного на другого, и на пухлых губах ее тоже появилась ребяческая улыбка, Жаннат заговорила. В ее словах звучала первобытная простота.
— Я не позволю ему больше спать со мной. Я не дамся больше ему. От него воняет. Меня тошнит от него.
Доктор перебил ее:
— Потом, потом, красавица, о твоих переживаниях, а сейчас… Алаярбек Даниарбек, довольно декламации из персидских поэтов. Займемся делами. Копям корму вы задали?
— Да.
— Скоро будете поить?
— Через час.
— Хорошо. Сейчас сядьте около двери и, если кто-нибудь подойдет, скажите громко, так, чтоб я слышал: «Доктор работает»… Идите, я позову вас.
Покорно склонив голову, Алаярбек Даниарбек вышел. Доктор снова закурил и сказал:
— Ну-с, что дальше? Выйти со двора сейчас мы не сможем.
— Не выгоняйте меня… Утром я сама уйду… — быстро сказала Жаннат.
В ее головке все складывалось очень просто, и теперь, избавившись от прямой опасности хотя бы на время, она совсем успокоилась и даже развеселилась.
— О-ч-чень хорошо… Тебя утром все увидят. Скажут, мусульманка провела ночь у русского. И пойдет карусель. Да когда ты высунешь нос от меня, это будет последняя твоя минута.
— О, — сказала Жаннат, и глаза ее засветились лукавством. — Я у вас совсем останусь. Скажите только этому, как его… вашему рабу Алаяру, чтобы не болтал…
— Черт возьми! — доктор резко повернулся. Жаннат встала во весь рост и смотрела на доктора широко открытыми глазами, в которых нельзя было прочитать ничего, кроме детской доверчивости и простодушия.
Устыдившись, что даже на секунду допустил нелепую мысль, доктор положил на плечо Жаннат руку и с силой посадил ее на то же место.
— Сиди! И имей в виду: он не слуга, а верный мой друг и помощник. И именовать его надо не просто Алаяр, а Алаярбек Даниарбек. Иначе он обижается.
Увы, доктор чуть не потерял на минуту душевное равновесие. Жаннат была стройна и привлекательна в своем ханатласе, а рука его ощутила тепло нежного плеча.
— Черт возьми! — пробормотал он. — Попал же я.
— А почему я у вас не могу жить? Вы добрый, хороший. Все вас уважают. Даже мой муж вас. боится. Вы советская власть. Вы меня защитите.
— Да помолчи ты, сорока, — отчаянно покраснев, сказал Петр Иванович. — О господи! Дай же подумать.
Он прислушался. Во дворе стало тихо. Только где-то раздраженно перекликались мужские голоса.
Тогда доктор зажег небольшой ночник и, пробормотав «иди за мной», вошел в соседнюю комнату, где он устроил себе спальню. Здесь стояла походная складная кровать, покрытая голубым тканевым покрывалом, и шкафчик с книгами. Над кроватью висела двустволка.
— Сядь и сиди, — показал доктор на кровать. — Да ты совсем еще девчонка. Вот оно, азиатское зверство. Сколько тебе лет, Жаннат?
— Мне?.. Четырнадцать. Я взрослая.
Не обращая больше на Жаннат внимания, доктор подошел к стене, стянул в сторону тяжелое, шитое шелком сюзане с большими малиново-желтыми кругами и обнажил плохо заштукатуренную каркасную стену. На высоте человеческого роста в ней зиял пролом величиной в обыкновенную форточку.
— Хотел сделать окно для движения воздуха, — пробормотал доктор, — да все некогда. Теперь пригодится. Ну, Жаннат, подойди.
Молодая женщина встала рядом с доктором и заглянула.
— Видишь?
— Что?
— Люцерновое поле. Алаярбек Даниарбек приведет сюда лошадь и…
— Но разве я пролезу. Я толстая, — улыбнулась Жаннат.
Раскрыв большой перочинный нож, Петр Иванович осторожно оторвал штукатурку и попытался высвободить сырцовый кирпич. Он поддавался плохо.