Набат
Шрифт:
– А их много, очень много еще гестаповцев, скрывающихся от возмездия. Живут преспокойно под другими именами. Мы их находим, срываем маски, мы многих разоблачили.
– Простите, "вы" - это кто? Кого вы имеете в виду?
– вежливо полюбопытствовал Табарович.
– "Еврейский центр документации", которым руководит герой-антифашист Симонталь. Вы, наверное, слышали о нем?
Табаровичу было известно имя Симонталя, но он отрицательно покачал головой и спросил равнодушным тоном так, ради приличия:
– И какой же документацией занимается этот центр?
– Мы ведем учет всех преступлений нацистов, собираем материалы
– Да, нелегкая у вас служба, - проговорил Табарович после некоторой паузы. Затем нажал кнопку звонка и сказал вошедшему помощнику: - Организуйте нам, пожалуйста, кофе. Или вы предпочитаете чай?
Вопрос относился к Савичу. Тот поспешно ответил:
– Что вы, благодарю вас: я только что позавтракал.
Он сказал неправду: со вчерашнего дня он ничего не ел. Поданный кофе пил осторожно, с подозрительностью. К сушкам даже не притронулся.
– Ну, а вообще как вы живете?
– мягко и дружелюбно поинтересовался Табарович. Он пил свой кофе маленькими глотками, не спеша, словно те сведения, которые сообщил ему Савич, ничего не значили.
– Не скучаете по родине?
– Скучаю, очень скучаю. Я давно искал случая побывать в Польше, в новой Польше. И когда редактор предложил мне поехать на конгресс, я так обрадовался…
– А вы давно занимаетесь журналистикой?
– перебил его Табарович.
– Начал я сотрудничать в печати еще в Южной Африке.
– Насколько я помню, вы готовили себя к медицинской карьере. В партизанском отряде вы были правой рукой доктора Глезера. Помните его?
– А как же?
– оживился Савич.
– Изумительный человек! Героический. Где он, жив ли?
– Савичу понравилось, что разговор уходит в "нейтральное русло", и Табарович это понял.
– Доктор Глезер - уважаемый у нас человек. Депутат, известный профессор. Руководит клиникой, заведует кафедрой. Он делегат конгресса. Вы с ним сможете там повидаться.
– И затем неожиданно вернулся к прежнему вопросу: - И что ж вас привело в журналистику? Призвание?
– Видите ли, я считаю, что журналистика - это тот вид профессии, который меньше всего требует призвания. Каждый грамотный человек может стать журналистом.
В действительности Савич так не думал. Он сказал это лишь ради того, чтоб вызвать у Табаровича возражение и опять увести разговор от рискованной темы.
– Да что вы, я с вами не согласен. По-моему, настоящий журналист - это талант, Богом данный.
– Это так кажется со стороны. Я думал так же, как и вы. А на деле оказалось все просто: сел и написал репортаж. И его напечатали.
– В солидной газете?
– Это было в Иоганнесбурге, сразу после моего приезда из Польши.
– И о чем же вы писали?
– О том, как мы партизанили в Езерских лесах. О нашем отряде, о своих товарищах. То есть я писал о том, что хорошо знал, что сам пережил.
– И вы были постоянным сотрудником в газете?
– Нет. В Иоганнесбурге я напечатался всего два или три раза. Потом у меня произошел конфликт с шефом. Я написал о геноциде, о резервациях для негров, сравнивая их с еврейскими гетто. Разумеется, это не напечатали, а меня обвинили в страшном грехе. Словом, это долгая история. Произошел конфликт с отцом, который не разделял моих политических убеждений. Он у меня вообще далек от политики. Мы не понимали друг друга, мы, как чужие, разговаривали на разных языках. Не в прямом, разумеется,
Последнюю фразу он произнес эффектно, звенящим голосом и с решительным выражением на возбужденном лице. И замолчал, как человек, сказавший все, что мог сказать. Теперь очередь была за Табаровичем, его слов с нетерпением и хорошо прикрытой тревогой ждал Савич. Игнаций не спешил. Внимательно выслушав краткую исповедь агента трех разведок, он взял лежавшие на письменном столе какие-то бумаги, вскользь взглянул на них, встал из-за стола и запер эти бумаги в сейф. Все это он делал неторопливо, как-то привычно и обыденно, словно перед ним сидел его сотрудник, зашедший просто поболтать.
Затем вернулся в свое кресло и, посмотрев на Савича спокойным взглядом, спросил;
– И много вам удалось разоблачить фашистов?
– Дело это сложное: волки нарядились в овечьи шкуры, - начал Савич, выдерживая взгляд Табаровича.
– Некоторые перебрались в Латинскую Америку, другие к Франко, третьи преспокойно живут в Западной Германии, иногда под чужими именами. Но мы их находим, узнаем, срываем маски.
– И лично вам тоже удалось?
– Представьте себе - я напал на след Хасселя. Помните замок Кочубинского под Беловиром? Да, да, того самого доктора Хасселя, если можно называть людоеда доктором.
– Вот даже как!
– искренне удивился Табарович. Это было важное сообщение. И главное - это была правда, и сорвалась она с языка Савича случайно, в пылу деланной откровенности. Савич уже пожалел об этом, а Табарович спрашивал: - И где же он, так называемый доктор Хассель?
Савич увлекся, переиграл и проговорился. Ему не следовало упоминать о Хасселе. Да, Артура Хасселя "открыл" он, Савич, и этим заслужил похвалу самого Симонталя, который затем перепродал Хасселя американцам. И уже не Артур Хассель, а Отто Дикс уплыл за океан, чтоб продолжать свои "научные эксперименты" под сенью Пентагона. Сказав "а", Савич все же решил не говорить "б" и на прямой вопрос Табаровича ответил неопределенно:
– Где-то в Латинской Америке. В последний раз его видели в Гватемале.
– Он живет под своим именем?
– Нет… Вернее - да, но, возможно, у него несколько паспортов, - поспешно ответил Савич, и Табарович понял, что его вопрос был неожиданным и вынудил Савича лгать. Но он не стал заострять на нем внимание, сделав вид, что Хассель его не интересует, и сразу перевел разговор на другое:
~ Ну, что ж, вернемся теперь к главному, к тому, что привело вас к нам. Ваше решение похвально, слов нет, в высшей степени похвально. Мы высоко ценим ваш поистине благородный поступок, достойный патриота, и с благодарностью воспользуемся вашей услугой. Итак, пожалуйста, расскажите поподробнее о задании, полученном от ведомства генерала Гелена?