Набег
Шрифт:
И только успела она это подумать, как, откуда ни возьмись, очутился рядом с ней Завидка, такой тощий, оборванный да грязный, что материнское сердце слезами облилось.
— Завидушка! — крикнула гончариха и бросилась к нему.
В ту же минуту какой-то прохожий, ловко нанизав на все пять растопыренных пальцев по горшку, кинулся прочь. Гончариха вскрикнула и побежала за ним. Но вора и след простыл, а когда повернулась она, то и Завидка исчез. Так и не успела она сунуть ему ломоть хлеба, не успела сказать, чтобы приходил вечером к землянке, авось удастся его с отцом помирить.
Как ни хотела гончариха побежать искать сына, все
Наконец ей удалось расторговаться. Выручка, против ожидания, оказалась много больше, и, пересчитывая ее, гончариха подумала, что, пожалуй, могла бы она раз в жизни позволить себе небольшую радость. С давних лет мечтала она о розовом шиферном пряслице, а у самой весь век были лишь глиняные, и гончариха пошла меж рядов в поисках пряслица. Столько было кругом удивительных и желанных вещей, что все заботы из ее головы вылетели, и даже о Завидке позабыла она ненадолго.
На шесте висели сапоги. «Эх, гончару бы такие! Весь век в лаптях ходит». На столе стояли кубки из толстого стекла с налепленными на них стеклянными же жгутами и валиками. «Из такой бы скляницы меду пригубить, и вкус бы иной, да где мне! Это княгиням да боярыням из таких пить! А я из глиняного ковша напьюсь, ништо мне».
Но мимо коробейника, торговавшего гребнями, не сумела она пройти, остановилась как зачарованная. Тут были гребни с высокой спинкой, и на них были процарапаны глазки, простые и двойные, или чешуйки, а на самом верху стояли, поднявшись на задние лапы, два медведя и смотрели друг на друга. Тут были и складные гребни, которые убирались в костяные изукрашенные ножны, и гребни, у которых с одной стороны были зубья редкие, а с другой — частые.
А коробейник заливался соловьем, расхваливая свой товар:
— Эй, девицы-красавицы, расчешите русые косы моими гребешками! У кого по плечи были косы — до пояса вырастут. У кого по пояс — до самой земли протянутся…
Какая-то девушка, выступив вперед, сказала:
— А ты бы, гостебничек молодой, подарил нам по гребешку. Мы бы волосы чесали да тебя поминали.
— И без подарков вспомните да пожалеете, зачем вовремя не купили гребешки, а вторых таких вам вовек не купить.
Гончариха смотрела, как какой-то молодец купил гребень, украшенный конскими головами, и, усмехаясь, повесил его на пояс. Потом другой, почесав копну своих волос, тоже купил гребешок, попроще.
— А вот гребень! — кричал коробейник. — Какая работа! Искусники старались, пилой зубья пилили, зубья ровные да гладкие, не зацепят, не дернут волосок. Проведешь гребнем разок по волосам — посыплется золото, другой раз проведешь — покатятся дорогие каменья. Кому гребешок?
Тут гончариха выступила вперед, не удержалась и приценилась. Коробейник тотчас повернулся к ней:
— Матушка-княгинюшка, недорого возьму.
— Да не княгиня я, — робко ответила она, — а Гончарова жена.
— А пригожая такая да дородная — я подумал, не боярская ли ключница. — И назвал цену.
— Ах ты разбойник, лихой человек! — завопила гончариха. —
— Проходи, лапотница! Не про тебя мои гребни, — закричал, обозлившись, коробейник, и, отвернувшись, снова стал выкликать: — А кому пуговицы костяные! Круглые и гладкие, резные и точеные. Рукоятки для. ножей!..
Тут опять померещилось гончарихе, что вдали мелькнул Завидка. Тотчас перестала она браниться, бросилась к сыну, но ее снова оттерли, и снова он куда-то скрылся. Дюжий парень чуть не сбил ее с ног, и тут она носом к носу столкнулась с кузнечихой. Та держала в руке шиферное пряслице.
— Глянь-ка, и имя мое на нем начертано: Олены прясло, — похвасталась кузнечиха.
Но гончариха, отвернувшись, ответила:
— У меня дома сколько хочешь пряслиц. Я ищу, где бы соли достать. Чем пряслица покупать, я лучше мужу щи посолю. Соленые-то они слаще.
А сама думала: «Жила я без розовых пряслиц — и дальше проживу. А отведает гончар соленых щей — подобреет, сам с Завидкой мириться захочет».
Глава II
БЕГСТВО
Уже целый час, ничего вокруг себя не слыша и не замечая, почти не дыша, смотрел Куземка, не отрывая глаз, на удивительные мечи, разложенные на продажу оружейником из Киева. На сверкающих клинках витые темные и светлые узоры: на одном спирали, на втором завитки, на других плетенья и полосы.
«Железо со сталью сварено, — думал Куземка, — оттого и цвет разный. Такое я видал. Отец на топоры да на серпы стальную полосу наваривает для крепости. Да откуда же узор такой мелкий да ровный и каждый раз иной? Этому бы научиться — лучше меня кузнеца бы не было. Спросить, что ли? Спрос не беда. Скажет иль обругает, третьему не бывать».
И Куземка вежливо поклонился и заговорил:
— Дяденька, отец мой кузнец, и сам я кузнецом буду. Скажи мне, как эти узоры сделаны? Я таких не видал.
— А что, хороши? — спросил оружейник.
Был он мужик еще не старый и, видно, сам не устал любоваться своими изделиями. Все тер их тряпкой да перекладывал так, чтобы клинки на солнце играли.
— Хороши! — ответил Куземка. — Диво дивное!
— Не ты один дивишься, — сказал оружейник. — Восточные мастера по всему свету знамениты, а и те говорят, что нету лучше русских мечей.
— Научи меня, — попросил Куземка. — Я тебе заплачу, мне мать дала. — И на открытой ладони он протянул оружейнику все свое богатство.
Тот посмотрел и усмехнулся:
— Не много тут.
— Больше нет, — сказал Куземка. — Научи меня — я тебе отработаю.
— Не надо, — сказал оружейник. — И серебро свое спрячь. Наши тайны непродажные. Вижу, что ты любишь свое ремесло, и за твою любовь я тебе тайну открою. Три возьмешь полосы — железную, стальную и опять железную. Сваришь их в брусок. Вытянешь брусок и сложишь вдвое. Сваришь и опять вытянешь, и так трижды. Затем снова, нагрев до сварочного жара, скрутишь винтом и так обточишь. Вот тебе один узор. А то возьми несколько прутков стальных и железных, сплети их и перекрути и раскуй в полосу. Это тебе второй узор. Научишься этим — сам придумаешь другие, какие желаешь и намереваешься получить. Как протравишь сварное плетенье, удивительную и редкостную получишь вещь. А теперь отойди, потому что ты заслонил мой товар, никто к нему подойти не может.