Набег
Шрифт:
— Еще сказывают, дескать, казака одного любила? — Кородым осторожно посмотрел на Лагуту.
Башкирцев слышал про эти разговоры, но точно знал, что у него есть мать, которую он любит. А раз есть мать родная, то все это глупости про Недолю.
— Може, кого и любила.
— А как она хана-то прокляла? — Зачепа снова икнул.
— Так вот и прокляла. Сказывают, затащил он ее в свой шатер. А утром она от него вышла, да вся седая. И говорит-таки слова: будет тебе, хан, горе великое. И смерти будешь ждать, точно избавления.
— И чего дале? — Голос у Зачепы явно начинал дрожать.
— А дале, говорят, будто у энтого хана оба сына померли. — Лагута говорил очень спокойно, словно удивляться тут было вообще нечему.
— Хватит уже про бабку? Ну чего, Лагута, тут ладимся? — Буцко тяжело спрыгнул с коня.
— Как, ты говоришь, тебя по имени-то? — Зачепа ехидно глянул на Буцко.
Тот замахнулся плетью.
— Ладно вам! Потом наиграетеся! — Лагута глянул строго на обоих. — Здесь ладимся.
Все четверо спустились в ложбину.
— Кородым, отведи коней подале, да наломай веток с кустов. — Лагута отдал первый свой приказ.
— А чего подале-то, Лагут? А вдруг срочно в седло придется? — Зачепа удивленно смотрел на своего командира.
— А вот чтоб никакой срочности не было. Мы здесь до кончины смертной. Пока не отобьемся!
Все разом опустили головы, потупив глаза. Ледяной холодок пробежал по Лагутиной спине.
— Ну, все, хлопцы, сказать мне вам больше нечего! Давай теперь за дело. Нужно поставить три рахи [8] для ружей. Так удобнее стрелять будет. Кородым кустов принесет, тогда обтыкаем всю эту сторону напротив реки, чтобы не знали, окаянные, сколько нас, и не видели с того берега. У них только луки с собой. Значит, мы должны будем успевать заряжать да палить.
8
Раха — упор для стрельбы в виде треножника.
Когда Кородым принес веток и маленький отряд замаскировался, Лагута залег, положил аглицкий мушкет на раху и прицелился. Нужно было пристреляться к броду. Его было легко угадать по песчаному изгибу под водой и легким речным завихрениям.
Выстрелил раз, другой. Прикрикнул на Кородыма, чтобы заряжал побыстрее, и скомандовал Зачепе:
— Теперь ты давай, Зачепушка! Вот видишь камень?
— Угу! — Зачепа прищурил глаз и сосредоточился до судорог в скулах.
— Вот от него они и начнут спускаться. Ты бери сразу ниже камня. Вона там волчок крутится. Давай по нему.
— Угу! — снова отозвался Зачепа и нажал на спуск.
Пуля ударилась в воду, взметнув фонтанчик брызг. Но сильно в стороне.
— Давай еще, дурень соломенный! — Лагута, несмотря на внешнюю грубость слов, сказал очень спокойно, серьезно и не без симпатии.
Вторая пуля легла ближе. Кородым подал заряженное ружье. Снова выстрел. На этот раз точно по центру вьюнка.
— Ну вот так-то! — Башкирцев по-отечески хлопнул друга, — Теперь ты, Буцко!
С Буцко пришлось изрядно повозиться. Лагута даже раз, не выдержав, процедил:
— Как ты в крепости-то хоть стрелял? Поди, по облаку?
— Не. Мне в крепости пищаль картечью заряжали. А еще я Гмызе около пушек помогал. Там ведь некогда целиться было! — Слово «целиться» Буцко проговорил с явныс желанием поддеть Башкирцева.
— А здесь вот надобно.
— А можно мне попробовать? — Кородым блестящими глазами смотрел на ружья, и блеск их дул отражался в его серых глазах. — А не выйдет, так и не надо!
— На твою учебу только пули тратить. На меня уже потратились. Так ты теперь? Нет, коль с меня начали, значит, мной дело и доводить будем! — Буцко ревниво посмотрел на Кородыма.
— Пусть-ка попробует. Даю тебе, пахотник, три раза. Понял? — Лагута вспомнил себя, как просил он у дядьки Пахома пальнуть. Проглотил слезу: казаки не ревы!
Кородым ловко пристроился к прикладу, точно делал это с младенчества. Коротко прицелился. Выстрелил. Выпорхнуло облачко дыма. От камня, на который показывал Лагута, метнулись в разные стороны мелкие, злые искорки. Зачепа аж присвистнул.
— Эвона! — Лагута почесал затылок. — А вот ветку видишь? Аккурат над камнем. От березы идет?
— Вижу! — Крестьянин снова прилип к прикладу.
— Вот где-то так будет голова татарская. А ну…
Снова выстрел. Ветка вздрогнула. Но осталась на месте.
— Промазал! — тут же торопливо заключил Буцко.
— Э, нет, парень. — Лагута ткнул указательным пальцем.
Ветка и впрямь несколько мгновений держалась, но потом, словно силы покинули ее, обломилась и полетела на землю.
— Ты где так научился? — Зачепа удивленно хлопал глазами. — Не казак ведь!
— Не казак. — Кородым нахмурился. — Сам не знаю. Только представлю глаза татарские — туда и палю. В коем месте представлю, так то и мое.
— Ладно, казачки! — Лагута посмотрел на солнце. — Скоро закат. Пора заканчивать, а то услышит басурман.
Они лежали на земле, больше не говоря ни слова. Лагута и Зачепа на спине, раскинув руки, глядя в небо, напоминавшее чернику с молоком. Буцко на боку с окаменелым взглядом. Кородым на животе, опустив голову на скрещенные руки. Каждый думал о чем-то своем. Но ни один не жалел своей молодости. Это странно, но только на первый взгляд. Где-то глубоко в крови каждого из них уже жило знание, что казак или просто мужик, живущий на границе, рождается для того, чтобы рано или поздно встретить свою смерть на поле брани. Умереть можно в первом же бою. Какая разница? Но к этому одному, пусть даже единственному бою нужно готовить себя всё время. Они думали, конечно же, сразу о многом. Мысли, воспоминания, чаяния, проносились в их головах. И может, чуть дольше задерживались, только когда возникали образы красавиц, которые когда-нибудь станут сказками и присказками. Совсем не важно для кого. Лишь бы стали.
— Тихо, хлопцы. Едут, кажись. — Лагута вжался в землю.
Из глубины леса стал нарастать топот копыт. По мере приближения он рос и ширился, становясь отчетливее и подробнее. Казалось, что вздрагивают деревья и стонет земля. Даже серебряные воды Усмани вдруг разом поблекли. И вновь повеяло тяжелым дыханием чужой приближающейся энергии, в которой было все: ярость, ненависть, страх и жестокость. Даже молодая трава стала низко течь по холодной земле. Ветер донес обрывки чужой речи.
Вот уже обрывки слились в целые фразы.