Набег

Витаков Алексей

— К нам-то пошто? У нас пруд вона какой. Не подплывут. Так бы давнехонько на плотах переехали да обошли. — Лагута присел на корточки.

— Они попробовали, да Савва угостил, — прищурился атаман. — Тыл им наш нужен. О как нужен. Но это моя забота, хлопцы. Давайте, с Богом, робяты! — Кобелев поднялся, обнял каждого и крепко поцеловал. — Да помните, быстрее ветра!

Когда Лагута и Зачепа сбежали вниз, Савва спросил атамана:

— А как выедут они? Турки огнем не накроют?

— Не накроют. Турка на горке ихней не видать. Да и пойдут они сейчас с белым флагом. Говорю же: будут просить захоронить убитых. А турки, поди, уже хану Джанибеку свое недовольство высказывают. Вряд ли они нанимались в атаку на крепости ходить. Наверное, только как стрелки. А тут такое пришлось!

— Хлопцы уже в седлах. — Савва смотрел на двор крепости.

— Молодцы! Шустрые! Теперь, Савва, ты у меня побудь в адъютантах.

— Ишь, бать, слова какие знаешь! — Монах с нескрываемым восторгом подивился.

— Бывалый казак, на то и бывалый, что иностранных словесов не шугается. Тогда давай, святой отец, дуй к Терентию и вели, чтоб хлопцам завал чуть подрасчистили. Но потом пусть снова закидывают всем, чем есть.

— Я вот думаю, может, еще пару волокуш навалить потом. Оно хорошо придавит. Уж точно не взорвешь.

— А потом делай что хошь, Савва. Мне отдохнуть нужно. Татары мертвых придут хоронить, ты им скажи, чтоб до утра забирали. Не тронем. Но потом… — Кобелев не договорил фразы. Сон крепко сморил атамана.

Всё произошло так, как предвидел Кобелев. Не прошло и получаса — показалась татарская делегация из трех человек. Пешие. Один высоко нес над головой белый флаг. Встали напротив брода, в реку не заходя. Тот, что держал белую тряпку, попросил на неплохом русском позвать атамана. Савва сказал, что, дескать, атаман только с ханами разговаривает. И спросил: чего надобно? Татары, чуть помявшись, предложили перемирие, чтобы похоронить убитых. На что Савва махнул рукой: мол, забирайте, завтра еще навалим, но времени даем до утра. Послы покивали чалмами и пошли обратно.

Глава 11

Четыре всадника неслись галопом вдоль Усмани. Послеполуденное солнце заливало золотом степную ширь, качалось на верхушках деревьев, заставляло бликовать и переливаться чешуей водную гладь. Лагута любовался этой красотой. Жаль, что вместе с комом в горле. Они торопились. Скоро, может каких-то еще пару часов, и тени начнут удлиняться. Нужно непременно успеть занять позиции напротив брода до того, как враг начнет форсирование. А уж если не успеют, то… Башкирцев был поставлен старшим над отрядом, и он для себя решил твердо: коли не успеют, то он отпустит товарищей обратно в крепость, а сам примет смерть в неравном бою. Только пока не выбрал еще молодой казак, какую именно смерть он пожелает. За изгибом реки, над которым сбился в большую толпу ивняк, начинались сенокосные луга студенцев. Потом пойдут пахотные земли и рыбные угодья. Только бы успеть. Лагута еще больше заторопил коня. Но вдруг, словно из-под земли, прямо на тропе выросла высокая седовласая старуха, одетая во все черное. Издали показалось, будто обгорелый, сломленный грозой ствол дерева. А когда подъехали, Лагута первым узнал Недолю.

— Отойди с дороги, бабушка! Некогда нам… — Башкирцеву пришлось сдерживать коня.

— Вам некогда, а я уж и не тороплюся давно. Стой, казаки! — Недоля вскинула руку.

— Да что ж такое… — Казак выругался совсем по-взрослому.

— У их мурзы конь занедюжил. Увидел волка степного и занедюжил, — спокойно продолжала старуха.

Казаки остановились. Все знали о странных способностях не то юродивой, не то колдуньи Недоли на много десятков верст вокруг. К ней прислушивались, у нее спрашивали совета. Хоть внешне и посмеивались иногда, но перечить боялись. И сама Недоля это хорошо знала, а потому прощала даже тех, кто порой горьким словом норовил подцепить.

— Что до волка-то нам? — Буцко привстал на стременах, пытаясь посмотреть вдаль.

— Вы пока далеко не смотрите. Нет их еще пока. А будут к закату.

— Ты ничего не попутала, баб? Им ведь идти недолго. — Лагута завороженно смотрел на речные блики.

— Любуйтеся пока время есть. — Недоля стукнула посохом оземь. — Любил их мурза коня своего. Пуще родни своей любил. Теперь горюет.

— С чего вдруг занедюжил? — подал голос Зачепа.

— У всех судьба своя. От нее не убежишь. Съел краюху хлеба с руки христовой. А Господь их сюды не звал. И стало плохо скотине.

До Лагуты дошло вдруг.

— Эт спасибо тебе, старица!

— Не мне спасибо говори, а Богу, Лагутушка. Похож ты шибко на отца-то. А вот теперь послушайте бабу старую. Там у них есть человек с золотой чашей на голове. Он и ведет войско басурманское.

— С чашей? — Кородым, доселе молчавший, не выдержал.

Но старуха уже не слушала.

— Конь занедюжил, спотыкаться начал, да пену с губ сбрасывать. Шаг сделает — боком идет. Два сделает — горлом хрипит. А потом и вовсе пал, чуть хозяина не придавил. Хозяин сел на траву-мураву, голову руками обхватил и закручинился. Долго так сидел, все выл да выл, глаза к тверди задирал. А толку что? Не ходи в землю чужую, она как кувшин неведомый, из которого никогда не напьешься, а только горло обожжешь. Потом велел похоронить хозяин коня своего в большой могиле. Долго яму рыли, пока не вырыли. Схоронили, да снова оплакивать. Так и день прошел. — Недоля шла впереди, держась за стремя Лагуты, и все говорила и говорила. На лесной тропе отпустила руку, сделала два шага в сторону и потерялась среди деревьев. Только речь еще осталась на несколько мгновений:

— Слева от брода ложбина есть. Ее Христос любит. От того всегда по той ложбине земляники ковром настлано.

Башкирцев ударил пятками в бока своего гнедого. Четыре всадника продолжили путь к броду на Студеном. Короткий лес снова перешел в степь, и вскоре перед глазами открылась заброшенная деревня.

— Всё. Здесь будем. — Лагута остановил коня в ложбине, где густо росли кустики земляники.

— Ишь, и впрямь тут-ка земляники к лету доспеет невидимо! — Кородым спрыгнул на землю.

— Дожить бы до той поры! — Буцко влажными глазами посмотрел в небо.

— Доживем. — Башкирцев сам подивился своей уверенности.

— А и впрямь татар нету. Неужто Христос хлеба дал? — Зачепа вытаращенными глазами смотрел на уши своей кобылы, которые бойко стригли встречный ветерок.

— Христос, може, и не совсем дал, но подумал, значит! — Лагута глубоко вздохнул.

— Эт как это? — спросил Зачепа.

— Думается мне, Недоля сама и дала коню мурзинскому травленую краюху. Ишь, ведь про нее говорят: Недоля пройдет, пес не взлает, ворон не вскаркнет. Вот, наверно, она и заходила к ним. Иначе-то как все это понимать?

— Ух, вот бабка-то! — Кородым шумно выдохнул.

— Еще говорят, будто семнадцать лет назад, при том еще набеге, прокляла она какого-то хана. Тот с ней возлечь захотел, а она… — Лагута тоже спрыгнул с коня.

— Да ну. Как возлечь? Она вона старая какая. Все, поди уж, мохом поросло! — Зачепа аж икнул от удивления.

— Она ведь не все время в старухах-то ходит, голова поленья! Семнадцать лет назад, говорят старики, баба ух красоты была. — Лагута, заступаясь за Недолю, начинал заводиться.