Набег
Шрифт:
Например, завтра утром посетить термы, предварительно хорошо размявшись в палестре, стараясь не думать о предстоящем вечере. Да, все так, но почему-то из головы не выходила служанка, кажется, ее зовут Алорк. Скорее всего, очень древнее финикийское имя. Когда-то здесь находилось сердце Карфагенского царства. Римляне разрушили его до основания, поначалу запретив поклоняться оставшимся в живых финикийцам своему культу. Но время шло, и веротерпимый Рим принял в свой пантеон древних местных богов, прекрасно понимая, что воевать можно против армий, но не народа, в противном случае запреты породят волнения. Алорк! Я толком даже не смог разглядеть ее лицо, только очертания профиля в полутемном алькове ее хозяйки. И руки. Руки, испещренные венами, познавшие тяжесть грубого труда, но не потерявшие тонкости и красоты. Такие руки да вдруг выронили кувшин с теплой водой? Трудно поверить. От всей ее фигуры веяло чем-то щемяще близким. Алорк. Почти как Лока.
Глава 4
Сегодня Лока сказала мне: «Пришло время узнать, как выглядит Граница Миров». Между этой фразой и приходом Алвада в нашу деревню прошло три года. Я уже знал, что прежде, чем предстать перед Вааном, мне нужно пройти какое-то испытание. Я перебирал в голове различные варианты, думая, что меня будут испытывать на знания леса, животного мира, физическую подготовку. Поэтому готовился в последние недели особенно истово. Но все случилось иначе. Колгаст дал мне выпить какого-то отвара, после чего все тело стало ватным, а веки отяжелели настолько, что впору было просить хоть саму Мару держать их вилами. Я провалился в доселе неведомое состояние, похожее на сон. Тело стало податливым и послушным. Я шел и, как три года назад, держался за посох шедшего впереди меня Алвада, с одной стороны, находясь в полном сознании, с другой — абсолютно не принадлежа себе. Я спал, ибо глаза мои были закрыты, но при этом видел. Шел, двигался, но тело не чувствовало ни стегающих по лицу веток, ни колючек и шишек на земле. Оно не слышало ветра и не ощущало солнца. Только видело каким-то непостижимым оком. Мой поводырь подвел меня к берестяному коробу величиной с мой рост и знаком показал, чтобы я лег в него. Далее я уже наблюдал за происходящим как бы со стороны, видел то, чего не должен был видеть: Алвад накрыл крышкой короб, в котором, скрестив на груди руки, покоилось мое тело; затем, подняв на плечах груз с помощью веревки, переместил его в вырытую яму. Несколькими мощными гребками, произведенными широкой деревянной лопатой, помощник волхвов засыпал яму. Повторюсь: я сам видел это, наблюдая за происходящим с высоты примерно в два человеческих роста. Неожиданно меня понесло вверх. И вот уже Алвад становится не больше лесного муравья, а деревья леса сливаются подо мною и напоминают безбрежное пространство зеленой воды. А я поднимаюсь все выше и выше до тех пор, пока высоко в небе среди облаков не появляется исполинская гора, уходящая вершиной в темнеющий свод.
Неожиданно на глаза упала кромешная тьма. Одна лишь тьма. Непроглядная, с запахом старого, неживого, лежалого дерева. Руки выбросились вперед, но уперлись во что-то твердое. Где я?! Первая же пришедшая в голову мысль едва не свела с ума: неужели в том самом коробе, который закопал Алвад? Ужас пробежал ледяной волной от кончиков ног до макушки, заставляя волосы на голове подняться дыбом. Только не поддаться панике! Вытягиваю руки вдоль туловища. Спокойно. Щипаю себя за ногу. Живой. Чувствую! Значит, живой. Пробую сделать глубокий вдох. Вдох, выдох. Дышится. Легко дышится! Да где же я? Собираюсь с духом и ударяю сразу двумя руками перед собой.
— Входи, Ивор. Я уже давно жду тебя. — С этими словами седовласый старец, опершись на посох, поднялся мне навстречу.
Я невольно отметил, что голос его был на удивление легок, словно апрельский ветер, и лишен столь распространенного возрастного скрипа, правда, и другого ощущения, что голос мог, например, принадлежать человеку нестарому, не складывалось. Удивительное соответствие глубины тембра при всей его легкости с внешностью говорившего.
— Садись вот сюда, спиной к открытой двери, так ты будешь лучше видеть меня. — Старик продолжил после небольшой паузы, словно предназначенной для того, чтобы я мог сравнить речь с тишиной. Звуковые краски его голоса так действовали, что мгновенно возникло ощущение давнего хорошего знакомства. Напряжения как и не бывало. — Пришло время нам встретиться, Ивор.
Снова пауза, на этот раз явно для того, чтобы я смог спокойно разглядеть говорившего. Первое, что бросилось в глаза, — льняная, расшитая ярким орнаментом тесьма, схватившая длинные седые волосы и разделившая высокий морщинистый лоб надвое. Затем руки. Даже в плохо освещенной клети они были хорошо видны: широкие тяжелые кисти с выпирающими костями и длинными узловатыми пальцами. Ярко очерченные, крупные коридоры крови и глубокие борозды, из которых явно не последнее десятилетие темнел мир космоса. Он сделал три-четыре шага вперед и оказался в освещенном дверным проемом квадрате. И тут я увидел его глаза. Точнее, огромно распахнутые бельма, словно бросавшие вызов солнцу. Лучи упирались в них, как в глухую стену, не вызывая ни малейшей реакции: этот человек уже давно одной ногой стоял в потустороннем мире.
— Меня зовут Ваан. Это похвально, что ты, знакомясь с человеком, всегда смотришь на его руки.
— Тот самый Ваан, призванный решить мою судьбу?
— Тот самый, но насчет судьбы — сильно сказано. Читать мысли Родящего еще никто не научился.
— Что же все-таки со мной произошло?
— Смотря, о чем ты спрашиваешь? Если о последних трех днях, то мирно спал. Во всяком случае, так выглядело внешне.
— Но человек не может спать три дня, как убитый, безо всякой на то причины? И потом, что значит: выглядело?
— А почему ты не спросил, отчего именно за тобой пришел Алвад? Но наберись терпения и выслушай всю историю. Твой отец Абаль и мать Кайле зачали тебя в первое полнолуние от зимнего солнцестояния. В это время многие стараются думать о потомстве, но далеко не у всех получается. Луна, как тебе уже известно, — это веретено Великой Матери. Она полностью показывает его, когда высказывает одобрение, читая мысли своего мужа. Но быть зачатым в это время мало, нужно еще суметь правильно родиться, то есть при полном веретене. Не только день, но и час выхода из чрева должны совпасть с настроением богини.
— Но ведь у луны существуют четко просчитываемые циклы?
— Да, все как у людей. Ты разве не замечал? Не случайно нас в одно время не в состоянии выбить из колеи даже очень серьезные испытания, тогда как в другое — малейшая неурядица становиться настоящей преградой.
— Видвут говорил мне об этом.
— Хорошо. Дальше мы уже начинаем наблюдать за ребенком, чье рождение совпало по двум правилам, и делаем свои выводы: если в полнолуние пошел первый зуб, то наверняка станет волхвом-воином или волхвом-охотником, если начал ходить — волхвом-травником, а произнес первый членораздельный звук — волхвом-судьей. Сложность в отношении тебя заключалась в том, что ты показал первый зуб, начал ходить и говорить, конечно, в разное время, но всегда при полной луне, — продолжал Ваан.
— Поэтому меня готовили сразу четыре волхва?
— Да, и во всех направлениях ты проявил недюжинные способности. Хотя поначалу сомнения имелись. Для воина ты и сейчас, мягко говоря, выглядишь достаточно худосочным, но Чарг сумел развить мышцы, а жилы сделать крепкими и выносливыми, превратив недостаток веса в преимущество за счет быстроты и легкости. Стрельба тоже покорилась, хотя на первых порах Лока жаловалась на твою нетерпеливость.
— Почему охотников готовит женщина?
— Потому что в стрельбе по движущейся цели очень важна интуиция. А с этой стороны ни один мужчина никогда не превзойдет женщину. Что касается Видвута и его школы, здесь вопросов нет: ты проявил усердие и не раз демонстрировал врожденную глубину взглядов на многие предметы жизни. — Ваан набрал воздуха в грудь.
— Остается Колгаст?
— Тоже все хорошо. Нареканий со стороны травника нет, впрочем, я вообще никогда не слышал от него в чью-либо сторону недовольных речей.
— Значит, последнее, что я должен пройти, — это Ваан, который сейчас стоит передо мной?
— Не торопись: есть еще Алвад.
— Разве Алвад — волхв? Он ведь даже говорить не умеет!
— Это ты думаешь, что не умеет. Алвад — мой сын. Ему не нужны те средства, которые используем мы, чтобы передать течение своих мыслей. Я беру его руки в свои и без труда слышу, о чем думает мой сын. Между нами давно существует язык, с помощью которого мы общаемся, — осязание. Очень давно я придумал и разработал специально для него целую систему рукопожатий. Хотя и без нее я и он отлично понимаем друг друга, да — один слепой, другой — глухонемой.