Набирая силу
Шрифт:
Но я, разумеется, не стал тратить тень ци на столь гуманное деяние.
Гуманизм хорош, но только если в меру. Когда меня бьют по левой щеке, я луплю в ответ, а не правую подставляю. Ноги Рурмису уже ни к чему. У него и голова-то осталась только потому, что не в моих интересах снимать её с него именно сейчас.
Обтер лезвие кинжала об одежду детоубийцы, посмотрев в параметры, увидел, что за весь бой из резервуара даже единички не ушло.
Приятно знать, что конечности Рурмиса мне даже одного знака ци не стоили.
Взглянул
Или конструкт чахлый, или навык надо качать и качать.
Насколько я понимаю, по достижению нулевой прочности умертвие перестанет работать, или даже развалится на составляющие. Это обратимо, но для восстановления придётся потратить двести шесть единиц ци. Цифра даже для меня приличная. Нет, не скажу, что неподъёмная, запасов хватит проделать это много раз, но сливать столько трофеев после заурядной схватки со слабым омегой – это чересчур накладно.
Поэтому чинить умертвие не стал. Невелика потеря, пускай так походит. К тому же я так и не понял, насколько костяной спутник полезен в бою. Несмотря на впечатляющие параметры, в рукопашной этот набор мослов смотрелся не впечатляюще. Да, он покромсал противнику ноги, лицо и предплечья, но даже детали доспеха, сделанные из пропитанной особым клеем многослойной льняной ткани, разодрать не смог. И это притом, что толстяка я серьёзно ранил в начале схватки, плюс в нашу пользу сработали неожиданность и ужасающе-страшный облик того, что получилось из Кра.
Подняв продолжавшие полыхать факелы, я пристроил их в кольцах на стене. Постояв с минуту, убедился, что никто не шумит, торопливо приближаясь к месту схватки. И вообще никаких звуков не слыхать. Здесь, в подземелье, всё будто вымерло. Кажется, что если ещё немного подождать, начну слышать сердцебиение Рурмиса.
Да, сердце у него и правда здорово колотится. И вообще, что-то он долго валяется.
Это нехорошо.
Присев, обыскал бесчувственное тело. Вытащил нож с коротким лезвием, хитро припрятанный в широком кожаном поясе. Поразмыслив, стянул и сам пояс, нацепил его на себя. Куртка моя, не сказать, что качественная и пережила немало невзгод. Распахивается сама по себе, а это плохо, это может помешать в бою.
Ещё раз применил целительство, снимая боль. Это подействовало: веки Рурмиса затрепетали, затем медленно приподнялись. Потерянно уставившись в потолок, он перевёл взгляд на меня, и глаза его чуть из орбит не выскочили. Дёрнувшись, потянулся одной рукой за ножом, другой упёрся в пол и попытался себя подкинуть.
Чтобы тут же с грохотом завалиться на доски, не обнаружив под собою ног.
Я трижды похлопал в ладоши и почти без издёвки похвалил:
– Браво! Для куска идиота ты неплохо скачешь.
– Ч-что ты со мной сделал… – в ужасе пролепетал Рурмис.
– Как это что? Ты был целым идиотом, а стал частичным. Звучит так, будто это тебе на пользу пошло. В общем, не расстраивайся.
– Ч-что… – продолжал запинаться Рурмис.
– Блин, какой ты непонятливый. Радуйся, говорю, ведь я не дал тебе подохнуть от потери крови. И ещё вылечил от кривизны ног. Продолжишь и дальше дёргаться, и от кривизны рук тоже вылечу. Не бойся, будет больно, но недолго, боль я хорошо снимаю. И операции тоже делаю хорошо.
Сказав это, я небрежно вспорол Жнецом дощатое покрытие пола. Рурмис уставился на волшебный кинжал с неописуемым ужасом:
– Н-ноги… М-мои н-ноги. Я ч-что, с-сплю?
– Тебе и правда руки отрезать, или как?
– Н-нет.
– Тогда полежи спокойно. Поговорить хочу. Задам тебе несколько вопросов. Отвечать надо быстро, правдиво и понятно. И не надо здесь заикаться. Если ответы мне понравятся, я, возможно, тебя не убью. Или убью так, что ты это даже не заметишь. Знаешь, что такое лёгкая смерть?
Судя по глазам Рурмиса, в данный момент он даже своё имя стремительно забывал. Осознание происходящего накрывало его многотонной железобетонной плитой.
Нет, только не это, я ведь пообщаться хочу. Пришлось отвесить несколько звонких пощёчин, злобно рявкнуть и, как вишенку на торте, приказать умертвию помахать у Рурмиса перед глазами полным набором когтей.
Плюс, отключая намечающуюся истерику, влил в покалеченного половину содержимого фляжки, сделанной из сухой тыквы. Она выпала откуда-то из одежд толстяка в процессе схватки. Судя по запаху, в ней находилось пойло, выгнанное из портянок самых убогих бродяг Рока. Но спирт ощущался хорошо, следовательно, можно рассчитывать на крепость. А это и от боли помогает, и психику расслабляет.
Напрягаться Рурмису сейчас нельзя. Пусть успокоится.
Лишь после комплекса подготовительных мероприятий я взялся за пленного всерьёз.
Меня интересовало всё.
Абсолютно всё.
А Рурмис оказался столь любезен, что не стал запираться. Разве что заикался сильно, заставляя иногда переспрашивать, да косился то на Жнец, то на умертвие, выпучивая глаза до такой степени, что чудом из глазниц не выпадали.
Да пускай хоть лопнут или сгорят синим пламенем. Плевать мне на его зрение, главное – чтобы язык работал.
Увы, Рурмис оказался именно тем, кем выглядел. То есть – классической мелкой сошкой. Ситуацию он наблюдал исключительно из положения низового участника. О многом мог лишь предполагать, или опирался на слухи, не всегда правдоподобные. Так что некоторые ответы (в том числе важнейшие), я из него вытащить не смог.
Но десятки минут времени, потраченные на допрос, оказались прекрасным вложением. Узнать я сумел многое. В том числе то, о чём до этого даже не подозревал, или подозревал смутно.