Наблюдатель
Шрифт:
– Я – наверх, – сказал Кагаги, спрыгивая с седла. – И сброшу вам веревку. Подниму поодиночке троих, вчетвером мы втащим одного долгонога, потом второго, третьего. Запряжем тройку, поднимем еще одного бегуна.
– Всё ясно, – перебил его Давид. – Лезь давай…
Прицепив сзади к поясу моток веревки, Яр вооружился горским топориком и двинулся на штурм. В леднике открывались каверны, выступали надолбы и уступы. А где не за что было уцепиться, спасал топорик. Кагаги поднимался по гладкому льду с небрежной легкостью мухи, ползущей по стеклу. Искристый голубой выступ скрыл его за собой, потом сверху посыпалась ледяная крошка, шурша по стене, и вниз полетела, разматываясь, бичева.
Давиду объяснять не было нужды – он мигом прицепил веревку к поясу и полез на ледяную скалу, страхуемый горцем.
– Держишь? – крикнул Виштальский.
– Держу-у! – донеслось эхом.
Давид медленно полз по стене, словно возносясь из холодного синего провала к теплу и свету, напрягаясь так, что пот прошибал. У самого верха край стены закруглялся, и Виштальский помог Кагаги, цепляясь и подтягиваясь.
– Ну, как дорожка? – спросил горец с интересом.
– Я тебе потом скажу, – пообещал Давид, с трудом отдирая руки от веревки. Яр залился тихим смехом.
– Когг! – крикнул Давид. – Давай живее, твоя очередь! – и вниз полетела веревка.
Подъем был муторный, тяжелый, но, чем больше бегунов и бойцов оказывалось наверху, тем быстрее забирались оставшиеся внизу. Работали в четыре руки, в шесть, в восемь, в сорок крепких мозолистых рук. А когда поднимали последнего – Зесса – из ледяного ущелья нахлынула волна тепла и вони. Утробный рык загулял между льдин.
– Уходим! – резко сказал Кагаги. – Не стоит сердить зверя саах!
Рыцари охотно ушли, слушая низкий вой чудищ, оставленных без обеда.
Давид почему-то полагал, что ледник – это гладкий каток, гигантская горка, но истина оказалась далеко в стороне от его мысленных поисков. Ледяная река только издали или с высоты казалась гладкой, хотя и не без полосатости. Вблизи же эти полосы представали темными моренами. Ледник очень медленно, незаметно для глаза, сползал по ложу вниз и по крутому пути своему трескался, изламывался, в одном месте опадал, в другом выпучивался. Всюду, куда бы ни поглядел Давид, глаза натыкались на ледяные стены с карнизами и балконами, на пильчатые гребни, хрусткие фирны, свисающие льдины. Местами искалеченный подвижками глетчер топорщился оплывшими башенками, которые альпинисты прозывали «грешниками». И точно – похоже было на отверженные души, бредущие по озеру Коцит… По телу ледника текли ручьи, оголяя голубое дно и оканчиваясь воронками. Вода в них засасывалась со свистом, крутясь и шипя. Трещины с острыми как ножи краями, со стеклянно-гладкими стенками, уходили в черно-синюю глубину. А по обе стороны от ледника вставали зубчатые хребты высотой вполнеба. Ледяной панцирь на них был неровен и стекал ледопадами, проткнутыми пиками. Но и в этих пейзажах жила своя красота – подавляющая и смиряющая гордыню.
– Тут можно проехать! – доложил Кагаги. – И почти не придется кружить! Сейчас прямо, вдоль морены. И следите за трещинами!
Внезапный грохот за спинами не дал Давиду скомандовать выход. Он резко обернулся – далеко за нагромождением ледяных глыб, в самом устье глетчера клубился снег. Громовой вой сотряс скалы.
– Догоняют, – выцедил Когг. – Видать, сыскали обходной путь.
– Уходим! Быстро!
Долгоноги грузно побежали в гору, одолевая подъемы и спуски, ямы и надолбы, переваливая подковообразные валы и перешагивая трещины. Потом путь преградила высокая ступень-наплыв вторичного каменного глетчера. Пришлось слезать с седел, карабкаться вверх, оступаясь, падая, подтаскивая покорных долгоногов, трясущихся, как в ознобе.
И тут, разбрасывая залежи снега, вздыбилась кошмарная туша сааха, лохматая и бесформенная. Зверь пучил на людей два ряда бельм и махал толстыми мохнатыми щупальцами.
Давид вытащил из седельной кобуры дезинтегратор. «Последний заряд!» Тщательно прицелившись, он выстрелил, поражая ревущего сааха в середину тулова. Зверь взвыл, свертывая щупальца и падая в снег, и тут же два, три, пять чудовищ набросились на подстреленного собрата – вой и рев сделались оглушительными.
– Бегом отсюда! – скомандовал Давид и развернул Мауса. Того понукать нужды не было – долгоног взял разгон с места.
Возвращение отняло куда меньше времени и сил. Спустившись с Пустынных гор, гвардейцы прошли берегом извилистой Тавассы и выбрались на Старую Дорогу. И – ни одной засады, ни одного боестолкновения!
А миль за тридцать до Хассе Виштальский разглядел на дороге заставу королевских арбалетчиков. Почтительно приветствуя Давида, бородатый сотник сказал:
– Его преосвященство выслал нас вперед, чтобы осведомиться: да или нет? Выполнил ли кхенти свою миссию?
– Да, – твердо ответил Давид.
Бородач радостно ощерился и махнул рукой парочке тощих новобранцев, оседлавших гоночных долгоногов:
– Обрадуйте Большого Жреца!
Новобранцы засвистели, загикали, и породистые бегуны помчали вестников по пыльной дороге.
Давид подбоченился, потом пощупал транслятор, висящий на плече: жив ли? Обруч ответил ладони нежным теплом. Жив. Виштальский коснулся пальцами обруча на голове – и надвинул мягкий подшлемник на лоб, пряча «сувенир».
Двумя часами позже полусотня рыцарей Тавиты Вишту прискакала к Восточным воротам Хассе. За это время к нему присоединились отряды арбалетчиков, лучников и копейщиков, огненосцы-штурмовики и горцы из Охранных отрядов. Все щеголяли в парадной форме – красной с желтым, черной с серебром, синей с белым, буро-зеленой с разводами. Долгоноги, покрытые расшитыми попонами, выступали гордо, потряхивая головами и позвякивая колокольцами, подвешенными к начищенной сбруе.
А уж что творилось в самом Хассе! Чудилось, все двести тысяч горожан запрудили улицы. Яркие, нарядные толпы гомонили и кричали «рух», махали ветками с чашеобразными цветками вилльны и яркими ленточками на палках, пританцовывали и распевали во все горло.
Давид ехал впереди, одной рукой сжимая поводья, другой придерживая меч в ножнах, и чувствовал себя триумфатором. «А хорошо постарался Кардинал, – улыбнулся он про себя, – организовал праздничное мероприятие по высшему разряду!»
Под крики и гимны, блеск глаз и улыбок Виштальский выехал на Центральную площадь. Здесь его ждали – посреди площади возвышался помост, сплошь устланный жесткими коврами из Заречья, на которых по черному фону цвели громадные розовые цветы в обрамлении изумрудных листьев и магических знаков – звезд, спиралек, трехлучевых и пятиугольных символов Скорого Пришествия.
На помосте стояли двое – его преосвященство Большой Жрец в черной сутане до пят, с откинутым куколем, подпоясанный плетеным ремешком, и король Толло-но-Хассе, тоже во всем антрацитово-черном, но настолько плотно затканном серебром, что напоминал бесформенную статую, отлитую из тускло блестящего металла. Его высокородие, обычно пьяный и веселый, был трезв, скучен и вял. Но Свантессену требовалось шоу жизнеутверждающее – Кардинал щелкнул пальцами, и малый жрец быстренько поднес монарху кубок с винно-водочным изделием. Король расцвел на глазах. Выхлебал всю порцию, икнул и блаженно улыбнулся.