Наблюдатель
Шрифт:
– Доктор Уоткинс…
– Лучше… потом, – слабым голосом пробормотал Уоткинс, не открывая глаз. – Джордж… объяснит.
Она решительно повернулась к Вейгерту.
О нет, только не это! Первыми объяснениями и убеждениями должны были заниматься Сэм и Джулиан. Где, кстати, Джулиан?
– Доктор Сомс-Уоткинс, сначала пойдемте со мною, – повторил Хаггерти.
– Я могу почти все сделать не хуже любого врача, – вызывающе бросила медсестра Франклин, глядя в спину выходящей из комнаты молодой женщины.
В помещении службы безопасности, где месяц назад полицейские расспрашивали Вейгерта о злосчастном увлечении Дэвида Уикса подводным плаванием, вдоль стен стояло множество компьютеров, экраны камер наблюдения, расположенных и снаружи, и внутри имения, и какие-то закрытые ящики. У экранов дежурили двое операторов; оба разглядывали нового хирурга, но старались делать это незаметно. За этим помещением находилась комната, которую Хаггерти громко назвал залом заседаний – там помещались длинный обшарпанный стол, восемь стульев и на стене длинная полка с кофейниками, чашками и подносом с выпечкой, содержимое которого постоянно пополнялось. В довершение всего прочего, комната была изрядно захламлена сумками с пакетами чипсов, немытыми чашками, тюбиками солнцезащитных кремов и бейсболками, потому что склонные к разгильдяйству подчиненные Джулиана использовали ее не только по прямому назначению, но и прежде всего как кладовку. Вейгерт старался не заходить сюда лишний раз.
Доктор Сомс-Уоткинс внимательно прочитала бланки обязательств (их оказалось не одно, а несколько), чему оба мужчины втайне обрадовались. Хаггерти, со свойственной юристам дотошностью, хотел быть уверенным в том, что она понимает, что подписывает. Вейгерт радовался задержке и надеялся, что Джулиан наконец появится и возьмет дело в свои руки. Вейгерт был готов и даже рассчитывал объяснить ей научную сторону дела, а вот отвечать на более общие вопросы, которых у нее наверняка окажется очень много и каждый будет заковыристее другого – в частности, о том, что ей нужно будет делать на этой базе, – совершенно не желал.
– Ладно, – сказала она, подавая юристу через стол последний лист бумаги. – Я не имею права говорить ничего, никому, ни о чем, никогда, вплоть до тепловой смерти вселенной. Держите. А теперь все же расскажите мне об этом заведении, его назначении и о моей роли.
Хаггерти собрал бумаги в папку.
– На этом я вас покидаю. Приятно было познакомиться, доктор. Уверен, что мы еще не раз увидимся.
Доктор Сомс-Уоткинс улыбнулась ему, но ее внимание уже сосредоточилось на Вейгерте. А он поспешил встать на твердую почву:
– Доктор, что вы понимаете в квантовой физике?
Если этот вопрос и удивил ее, виду она не показала.
– Увы, очень мало. Что касается квантовой физики и мозга… Хирургия осуществляется на гораздо более макроскопическом уровне. Естественно, я знаю, что в таких процессах, как память и возбуждение (и, конечно, не только в них), участвуют ионы кальция и что эти ионы достаточно малы для того, чтобы на них распространялся квантовый феномен.
Лучше, чем ничего, но слабо, слабо!.. Вейгерту пришлось срочно исключить из своей вступительной лекции упоминания двухщелевого опыта, запутанности квантовых состояний, принципа Гейзенберга и еще целого ряда положений, очень важных для понимания его теории. Это может подождать. К тому же доктор Сомс-Уоткинс – нейрохирург. Ей не так уж важно понимать все физические подробности проекта. По крайней мере пока. Сейчас будет достаточно обрисовать проект в общих чертах, причем так, чтобы она убедилась, что ее работа будет частью достойного дела. И он решил кардинально изменить точку обзора и от ионов перейти на уровень вселенной.
– Многие века ученые рассуждали о нашей вселенной, исходя из аксиомы, – начал он, – согласно которой она существует и существовала всегда, независимо от нашего восприятия. Впрочем, попадались и вольнодумцы, куда же без них.
– Например, философ Джордж Беркли, – подхватила она, опять изумив Вейгерта.
– Замечательно! – Именно с Беркли было очень удобно начать. – В таком случае вы знаете…
– Доктор Вейгерт, я все же не понимаю, какое отношение Беркли может иметь к той роли, которая отводится здесь для меня.
– Нет, я… Доктор, умоляю вас, потерпите немного. Все это тесно взаимосвязано и наилучшим образом подводит к вашей роли.
Она кивнула, и Вейгерт, приободрившись, продолжил:
– Беркли указал, что все, что мы знаем об этой вселенной, получено нами посредством чувств. Взять хотя бы понятие «красный». Объективно ничего такого не существует. Если вам на пути попадается пожарная машина, клетки глаз интерпретируют свет, попадающий на сетчатку, как «красный».
– Да, – отозвалась она, и по тону этой короткой реплики было ясно, что она внимательно слушает. Вейгерт торопливо продолжил. Было очень важно выбрать такой уровень подачи информации, чтобы не оскорбить ее излишней простотой, но и не обескуражить сложностью. Вейгерт давно уже пытался выработать такое изложение, но попробуй сделать это, когда речь идет о совершенно революционной теории! Он много лет формулировал ее, потом нужно было растолковать ее Сэму, а потом отыскать и убедить Джулиана. Джулиан долго возился с аппаратурой и программным обеспечением. Но Сэм и Джулиан хотя бы имели математическую подготовку, позволяющую понять теорию. У исполненной скептицизма молодой дамы-нейрохирурга такой подготовки не было.
Он предпринял еще одну попытку:
– Доктор, вы понимаете, что такое суперпозиция квантовой пены?
– А разве это хоть кто-нибудь понимает? – ответила она с неожиданно озорной улыбкой.
Вейгерт против воли рассмеялся. Она все же могла быть милой, когда забывала о постоянной настороженности.
– Еще не до конца, – сказал он. – В этой области ежегодно делают новые открытия. Но суть в том, что «квантовая пена» – основное «содержимое» вселенной, нечто такое, что существует на уровне, предшествующем элементарным частицам, таким, например, как электроны. «Суперпозиция» означает, что квантовая пена – это не вещество и не энергия, а потенциал для возникновения того или этого. Можно сказать, что это облако вероятностей. И это очень важно. Взять хотя бы электрон – как часть атома, например, – у него все равно остается квантово-пенная вероятность того, что он станет частицей или волной энергии. Наука установила это окончательно и бесповоротно.
Но что же определяет направление формирования любого порождения квантовой пены, скажем, того же электрона? То есть чем он станет, веществом или энергией? Мы знаем ответ и на этот вопрос уже более века.
Вероятность воплощается в вещество или энергию лишь в том случае, если она наблюдаема. Это называется коллапсом волновой функции. Иными словами, то, что мы называем реальностью, создает не кто иной, как наблюдатель.
Она на какое-то время задумалась. Вейгерт попытался понять, что значит выражение ее лица, но не смог и продолжил:
– Все, о чем мы только что говорили, и многое из того, о чем не упоминали, приводит к радикальному изменению нашего представления о реальности. Именно такому, которое подразумевал Беркли в восемнадцатом веке, хотя он и не говорил этого прямо: ничего не существует, пока мы этого не наблюдаем. Ничего.
– Ничего? То есть этого стола не существует? И этой комнаты тоже не существует?
– Если я это наблюдаю, оно существует для меня. Это ментальная конструкция, порождение моего сознания.