Наблюдающий ветер, или Жизнь художника Абеля
Шрифт:
Молодой человек откинулся на стену, оглядывая сестер голубыми глазами. Он слишком устал. Но прежде чем они успели его о чем-либо спросить – например, о том, что сталось с его брюками, – дверь открылась, и сама повариха внесла в трапезную блюдо с горячим рисом и овощами и воду.
Солдат набросился на пищу с жадностью голодного зверя, не замечая ни стоявших вокруг сестер, ни поварихи и ее джонгос, ни других слуг. Расправившись с ужином, он изъявил желание помыться и лечь спать. Не имеет значения, есть ли у них лишняя кровать, добавил он. Он готов лечь на голой земле.
Однако сестры отвели
Так говорили. И еще что он был уроженцем Фризских островов, напоминающих брошенную возле нидерландского побережья нитку жемчуга. В этом пункте сестры могли ослышаться или чего-то недопонять. Но несомненно одно: девочка, которую принес в монастырь солдат, выросла в ту самую женщину, чье изображение было на бабушкиной фарфоровой чашке.
Утром молодой человек опять взял на руки дочь и стал носить ее по двору. Он что-то говорил ей, и она как будто понимала, потому что в ответ смеялась и казалась веселей, чем вчера. Наконец солдат опустился на скамью под варингиновым деревом, посадил девочку на колени и огляделся. У больничных ворот, как всегда, сидели и полулежали туземцы. От корпуса к корпусу сновали сестры в струящихся белых одеяниях. Время от времени с улицы заходили торговцы с огромными корзинами на пружинящих бамбуковых шестах. Они приносили рамбутан и папайю, инжир, яйца и овощи. И кухарка, присев на корточки, долго перебирала зелень и тыкала пальцами плоды, прежде чем назвать свою цену.
Джонгос-садовник подрезал широким ножом растения, которых не должно быть в саду. Время от времени он поворачивал улыбающееся лицо в сторону «оранг бланда» [39] , что сидел на скамейке.
За воротами скрипели телеги и раздавались пронзительные голоса. Пахло листвой, дымом и речным илом, потому что время года стояло засушливое. Ребенок прислонился головой к голой груди солдата. Так они и сидели – молодой человек из города Аккрум и девочка.
Вскоре она сощурила глаза, словно улыбнувшись солнцу, и крепко уснула.
39
«Оранг бланда» – белый человек (индонез.).
Ей снилось, как они с отцом пробирались сквозь лес, такой дремучий, что солнечный свет почти не доходил до земли. Одной рукой отец держал ее, а в другой сжимал широкий нож, которым срезал лианы и воздушные корни, скрывавшие от глаз и без того едва видимую тропу. Его кожа была горячей и влажной. Иногда отец напевал бесконечную песню без слов, мелодия которой то монотонно шла вверх, то опускалась. Недавно он похоронил любимую женщину и теперь казался потерянным.
Время от времени он замолкал. В глазах девочки мелькали цветные пятна – темно-коричневые пустоты в провалах между корней, поверх которых плавали светло-зеленые блики пронизанных солнцем листьев. Во сне она чувствовала влажное тепло отцовского тела.
Лучи ложились белыми, голубыми, изумрудными полосами, напоминавшими отраженные в воде огни уличных фонарей. Они струились вверх, придавая полянам сходство с высокими залами, в глубине которых воздух мерцал фиолетовым.
А мужчина все шел и шел, прижимая к себе ребенка.
В изумрудных зарослях алели цветы, чернели, отливая синим, какие-то плоды. Зеленый свет просачивался всюду, в воздухе плыли зеленые волны, пронизывая тело девочки, заполняя ее глаза и уши, так что она уже не отделяла себя от зелени. И с каждым шагом они все дальше углублялись в джунгли.
Пока девочка спала, мужчина осторожно поднялся со скамьи под варигиновым деревом и передал ребенка чужой женщине – белой или туземке, я не знаю. А сам взял свою плетеную сумку и ружье с голландской короной, заткнул нож за обернутую вокруг пояса полоску ткани и вышел за арочные ворота.
Было раннее утро. Солдат посмотрел по сторонам, направо и налево, прежде чем продолжить путь. Он ни разу не оглянулся назад и вскоре исчез в уличной толпе, среди запряженных волами повозок, рикш с тележками и тачек, которые тащили перед собой кули.
Он не прислал урсулинкам ни единого флорина и так и не вернулся за своей дочерью.
Молодой человек не оставил ничего, кроме имени, и девочка, выросшая среди белых сестер, знала только, что ее отца зовут Дирк Феннема. Об этом ей рассказали монахини. Но как звали ее мать, ту, что умерла от лихорадки в деревне на острове, самом большом у побережья Сурабаи, не знал никто. Имя, которое она успела дать дочери, прежде чем окончательно впасть в забытье, солдат также унес с собой.
Сестры дали ей новое – Кристиен.
Между водой и сушей пролегает чуть заметная линия. Не менее тонкая отделяет море от неба. И девочка, выросшая в монастыре урсулинок, всю жизнь чувствовала себя балансирующей на подвижной, как канат, границе. Иногда ей казалось, что ее задача – не допустить смешения стихий. Иногда она, напротив, ощущала себя связующим звеном между ними. Но чаще всего девочка чувствовала, что граница пролегает внутри нее. В ее душе свет и тьма так близко подходили друг к другу, и переход был так резок, что это пугало окружающих.
Все, что сошлось в этом ребенке – в его теле и в его душе, – было не сбалансированно, дисгармонично, а потому, как замечали многие, безобразно.
И Кристиен об этом знала, потому что ее способность читать мысли окружающих превосходила средние человеческие возможности. Ей было достаточно взгляда, жеста или малейшего изменения голоса.
Из-за этого она пролила в жизни немало слез. Потому что чувствовала, что с ней что-то не так, в ней заложена какая-то ошибка, недоразумение, гораздо существеннее, чем «неправильный» цвет кожи или разрез глаз. Девочка пыталась найти себя то по одну, то по другую сторону границы. При этом она каждый раз всячески старалась забыть свое прошлое состояние. Но именно в момент, когда ей это как будто удавалось, являлось напоминание, причем не откуда-нибудь, а из ее собственной души.