Наблюдающий ветер, или Жизнь художника Абеля
Шрифт:
От этого возникала неуверенность, колебания и неприятие всего, что ее окружало. Люди это видели и воспринимали не менее болезненно, чем она сама.
Девочка была осуждена пребывать в каком-то неустоявшемся, неопределенном состоянии. Она походила на бесформенное морское существо, какие иногда поднимаются из глубин на поверхность, чтобы глотнуть воздуха, или на невидимого глазу зверька, какие обитают в илистых лужах и расселинах камней.
Считалось, что ей нельзя доверять. Но даже зная это, пообщавшись с ней, каждый чувствовал себя обманутым.
Впрочем, поначалу все это было неочевидно.
На первый взгляд, Кристиен ничем не отличалась от других детей, тех же «индо» – отпрысков смешанной крови, какие часто встречались в то время в ее стране.
Черные волосы росли прямыми, как дождь. Темно-карие глаза имели форму лодок, сужающихся не только к носу, но и на корме. Кожа Кристиен имела тот же оттенок, что и у других мальчиков и девочек, живших в пристройках для прислуги. Или все-таки была чуть светлей, а на щеках – даже слегка прозрачной, чего не наблюдалось больше ни у одного из маленьких туземцев?
Увы, нет. Сестры качали головами. Ничто не выдавало в Кристиен дочь голландского солдата. Некоторые индонезийские девочки казались даже более светлокожими, чем она.
Правда, некоторые находили ее черты грубоватыми, а лицо угловатым – совсем как у того молодого человека, который принес ее в монастырь. Она вообще казалась более крепкой, чем другие дети, и обещала вырасти выше всех. Вскоре монахини отметили красивую форму ее ноздрей и то, что нос Кристиен изящнее, чем у других индонезийцев, и не такой широкий.
Сестры часто обсуждали внешность Кристиен и ее будущее. Потому что в их сознании одно было неотделимо от другого, даже если они никогда не высказывали эту мысль прямо. Они будто ждали, что отец должен вот-вот в ней проявиться, как будто только таким способом он и мог выполнить данное им обещание.
Однако надежды оставалось все меньше. Издали играющие во дворе дети сливались в сплошную коричнево-черную копошащуюся массу. Потом они вдруг отделялись друг от друга и, как стая обезьян, мчались через заросли к реке.
Кристиен никогда не поспевала за ними. Разве это и выделяло ее из их среды.
Поначалу на это не обращали внимания, ведь девочка была намного младше остальных. Однако потом стало ясно, что дело не в возрасте. Она росла неуклюжей. В ее движениях была медлительность, какой не наблюдалось у других.
Девочка часто спотыкалась и падала. Некоторым она всегда казалась заспанной. Что-то с Кристиен было не так. Передвигаясь по земле, она словно пробовала на ощупь поверхность, осваивала новую, не свойственную ей среду обитания.
Кристиен боялась теней и огня. А обезьяна, жившая у кухарки в деревянной клетке, однажды довела ее до истерики.
В тот день, глядя на обезьяну, Кристиен пронзительно закричала. И тогда повариха взяла ее за шиворот и ткнула лицом в прутья деревянной клетки. В этом не было ничего необычного, в монастыре так обращались со всеми детьми.
Повариха была стара. На ее глазах родилось и выросло много детей. Немало их навсегда покинуло стены обители, потому что слуги приходили и уходили, оставалась только она.
Но никогда еще ей не приходилось видеть ничего подобного.
Лицо девочки словно окаменело. Только в зрачках что-то пульсировало, будто туда переместилось сердце. Стоило поварихе ослабить хватку, как тело Кристиен обмякло, и она как подкошенная рухнула на пол. Некоторое время девочка оставалась неподвижной, так что дети принялись окликать и дразнить ее и тыкать в нее палками. Когда же Кристиен наконец пробудилась к жизни, в ее глазах застыло отсутствующее выражение, а зрачки подернулись чуть заметной голубоватой пленкой.
Кристиен была не такой, как другие индонезийские дети. Различия туземцы списывали на ее происхождение. Она жила в пристройке для слуг, и это казалось естественным, ведь у монахинь и без нее дел было невпроворот. Держать девочку в сестринском корпусе было неразумно, да и вряд ли возможно. А возле слуг всегда копошились дети, одним больше, одним меньше – для туземцев это не имело значения.
Всегда находился кто-то, кто мог позаботиться о неуклюжей малышке: принести ей чашку риса на обед или постелить спальный коврик. Никто не обижал Кристиен. Напротив, ее все любили и наделяли ласковыми прозвищами, как и других детей: «маленькая обезьянка», «бегемотик», «разноцветная пташка».
А вечером, когда сестры ужинали в трапезной с вмурованными в стену скамьями из полированного дерева, Кристиен всегда находилось местечко среди слуг, собиравшихся на кухне покурить крепкие «крекеты» и послушать сказки.
Их исполняли речитативом, нараспев – один начинал, другой подхватывал. Это были жестокие сказания, где добро противостояло демонам и злым духам в птичьем обличье. Храбрый Арджуна пребывал в своей стране, а обезьяний бог – в своей, и тем не менее они постоянно встречались, словно для сказки не существовало расстояний.
Герои менялись друг с другом телами, звери принимали человеческий облик, используя превращение как военную хитрость.
Это были древние легенды, которые люди знали с детства, но все же не могли ими наслушаться. Голоса причудливо переплетались, образуя сложные узоры, слова пелись, шептались, проговаривались хором, так что в конце концов казалось, что не в человеческом горле рождается песня, а напротив, жизнь певца, без этих звуков случайная и бессмысленная, обретает реальность только в ней.