Набоб
Шрифт:
— Гопал! Гопал, нет!.. — кричала Сарасвати.
— Сарасвати! — позвал ее Мадек, но это было скорее от отчаяния и бессилия, потому что он знал, что не сможет ее остановить.
Она ворвалась в Диван-и-Ам и остановилась, увидев перед собой брахмана.
— Они не захотели убивать меня. Я ждал тебя!
— А ребенок?
Он не ответил, покачал головой.
— Ребенок!
Мохан не двигался с места. Мадек увидел небольшой белый украшенный цветами сверток, вокруг которого горели благовония.
— Гопал! — завопила Сарасвати и бросилась к телу.
— Нет! — остановил ее Мохан. — Дхарма! Не пытайся его увидеть.
Она тихо склонилась над телом, попыталась развернуть саван, потом отвернулась. Долго, очень долго молчала, потом зарыдала. Ветер доносил до них запах смерти. Когда она поднялась, ее глаза были красными, но сухими.
— Мохан, все следует сделать по правилам. Разожги костер. Мадек-джи! — Он не смел поднять глаза. Она поняла его чувства и прошептала: — Надо ему помочь…
— Я приготовил дерево, госпожа, — сказал Мохан. — Сандаловое дерево. Я расколол сундуки.
— Хорошо, хорошо… Расскажи мне, что здесь произошло. А женщины? А зенана?
— Зачем тебе это знать? — спросил брахман.
В ее глазах вспыхнула молния.
— Чтобы напитать меня, Мохан, чтобы напитать мою ненависть, чтобы ее хватило до моей смерти, даже на более долгое время! Я хочу все знать, слышишь? Все!
— Как хочешь.
И брахман начал рассказывать. Первыми атаковали индийцы, они напали внезапно, с севера, вскоре после полудня; атакой командовал брат раджи. Дворцовая гвардия сразу же отбила нападение, воспользовавшись пушками, которые Мадек оставил во дворце. Но это был напрасный труд. Нападавших были сотни, и, похоже, они предпочитали умереть, нежели прекратить бой. Из-за муссона стены стали скользкими; многие из нападавших погибли, карабкаясь по стенам и по скале; одним из первых погиб брат раджи.
— Они часто оглядывались на северные горы, — продолжал брахман. — Я уверен, что они ждали подкрепления.
— Это правда, — перебил его Мадек. — Мы их видели. Фиранги в красных камзолах. Они шли сюда. Их смыло наводнением.
Он не смел жалеть о том, что здесь не было его людей. Смогли бы они противостоять нападению? Вероятно, индийские пушкари не умели стрелять так же эффективно, как европейцы. Но с другой стороны, его люди не привыкли к архаическим войнам, которые вели между собой раджи. Они вполне могли растеряться. В конце концов он был даже рад, что увел их из города. Годх мертв, шептал он, Годх мертв. Он старался не показывать этого, но теперь у него осталось од-но-единственное желание: как можно скорее уехать. Уехать, чтобы воевать. Отомстить за честь этого поруганного город. Отомстить за Сарасвати. Разгромить англичан. Безумие войны охватило теперь и его, его, который совсем недавно мечтал только о мире.
Брахман продолжал:
— Наконец они вошли. Они перебили охрану. А потом пришли сюда. Я ничего не мог сделать… Он не страдал.
— Дальше, — сказала Сарасвати.
— Женщины зенаны поняли, что их ждет. Знатные люди, находившиеся во дворце, сражались до последнего, но ты же знаешь, что они неспособны были воевать!
— Дальше! — опять вскричала царица.
— Они сложили огромный костер и разожгли его. Была уже почти ночь. Они бросились в огонь вместе со своими детьми.
— Мохини, — пробормотала Сарасвати.
— Все, госпожа, все без исключения, даже маленькая Парвати. Они же были раджпутками, ты же знаешь, женами воинов.
— Чепуха! Все это только пустые слова! Я тоже жена воина, воительница, и ты это знаешь. Времена изменились, брахман, ты это тоже знаешь, но притворяешься, что это не так! Этим фиранги в красных камзолах наплевать на все, даже на эти подвиги славы! Они хотят нашей смерти! Но я буду жить! Я буду жить, слышишь, брахман?
— Потом они спустились обратно в долину, — продолжал Мохан, казалось, не слушая ее. — Они обезумели, как будто потеряли власть над собой. Они ринулись к торговцам, за драгоценностями. И тогда задрожала земля. Это было ночью…
— Кали, Кали, — сказала Сарасвати.
Брахман покачал головой.
Она отвернулась и пошла к выходу.
— Куда ты? Я хочу быть с тобой!
Мадек прокричал, провопил эти слова, которые жили в нем уже долгие недели, но он боялся высказать их, боялся, что они отдалят от него царицу, подействуют еще хуже, чем нарушение этикета. Однако катастрофа пощадила их обоих. И он больше не сомневался, что им как паре предстоит теперь высокое и светлое существование, как и должно быть для того, чтобы снова возродить мир. Годх, раджа, его сын, его стража, зенана — все они погибли. А он, Мадек, разве не жил все это время от смерти до смерти, от катастрофы до катастрофы? Один Пондишери чего стоил… Это было слишком тяжело, ему нужно было, по крайней мере, высказать свою страсть, дойти до предела собственного безумия, такого же, как то, что охватило совершивших здесь все эти убийства, безумия, допускаемого природой и разлитой в ней отравой, — а потом возродиться, вместе с Сарасвати.
Но она не слышала его, царственно шагая по коридору. Он последовал за ней. Она вышла во двор и направилась к маленькому навесу.
— Может быть, они хотя бы пощадили его лань?
Мадек вспомнил: у раджи действительно была любимая лань, которую он иногда подзывал к себе из сада, и любил, чтобы она, вместе с водопадами и музыкой, украшала его поэтические размышления. Но почему Сарасвати вспомнила об этом животном?
— Дай мне твой кинжал, Мадек-джи.
— Ты что, с ума сошла?
— Успокойся. Я хочу жить. Дай мне твой кинжал, а не то мне придется взять какой-нибудь из кинжалов стражников.
— Ты же не станешь осквернять себя, прикасаясь к трупу!
— Ты так думаешь?
Он протянул ей оружие.
— Иди сюда, милая лань, иди сюда…
Испуганное животное, должно быть, узнало ее и последовало за ней. Тогда Сарасвати бросилась бежать по коридору; лань тоже побежала, время от времени царица останавливалась и гладила ее по шее.
Скорее из страха потерять ее, нежели из любопытства, Мадек старался поспевать за ней.
— Оставь меня, Мадек.
— Нет, не могу.
— Мадек, я очень тебя прошу, уходи… Ты не сможешь понять, ты — фиранги!
— Нет.
— Хорошо. Но ты сам этого хотел.
Они вошли во двор, где находились святилища. На удивление, здесь не было ни одного трупа. Сарасвати без колебаний направилась к маленькому храму и осторожно открыла его позолоченные двери. За ними оказалась статуя богини с искаженным лицом. Она танцевала, стоя на безжизненном теле какого-то бога, высунув розовый язык. Вся в крови, она размахивала множеством рук, в каждой из которых держала ожерелье из черепов. Долго ли молилась Сарасвати? Мадек этого не запомнил. Она сняла с шеи золотой амулет, втоптала его в землю, еще раз погладила лань, потрепала ее по шее и внезапно вонзила кинжал в горло животного. Кровь брызнула на ее сари, и она засмеялась: