Начальник боепитания
Шрифт:
…В лесу на пожухлой листве, свернувшись в комочек, лежит парнишка. Лицо почернело, осунулось, под глазами тёмные круги. Одежда висит лохмотьями, ботинки рваные, грязные. Видно, много пришлось ему пройти. Далеко позади осталась родная деревня, и вернуться туда нельзя. Остался один путь — на восток.
Он прилёг отдохнуть и никак не может подняться. Лес угрюм. Деревья тоскливо шумят под осенним ветром. Нужно встать, но сил нет, до того он устал.
Мальчик дремлет и вспоминает недавнее прошлое: как всё было хорошо и спокойно. Гриша босиком бежит
Вот уже и солнце ушло к горизонту. Возвращается стадо, поднимая пыль. Пахнет молоком и подсыхающими травами, небо темнеет, и на нём загорается яркая звёздочка. После спокойного дня приходит спокойная ночь.
А потом… Словно огненный вихрь ворвался в тишину летнего дня… Внезапно ударила по селу фашистская артиллерия. Мать стояла у колодца, когда в грудь ей попал осколок. Падая, она успела только протянуть руки и жалобно прошептать: «Гришенька…» Глаза у неё потускнели.
В вечеру в село пришли немцы и приказали вырыть общую могилу, куда свалили всех убитых в тот день.
По селу пошёл слух: из окрестных деревень угоняет враг молодёжь на каторгу. Что такое «каторга», ребята никогда не слышали. А как увидели заплаканных, беспомощных девушек под конвоем немецких автоматчиков, так всё поняли.
В этот день никого из деревни не выпускали. Но разве мальчишек удержишь? Ползком огородами пробрались они к лесу и бегом на железнодорожную станцию.
Спрятавшись в полуразбитом бомбой пакгаузе, они видели, как втолкнули людей, точно скот, в товарный вагон. Какая-то девушка упала и забилась на земле:
— Ой, мамочка, родненькая!
Её грубо подняли и втолкнули в вагон.
Глухо стукнули двери, высоченный рыжий немец деловито закрутил проволокой дверные скобы. Гукнул паровоз, пробежал по составу от головы до хвоста буферный лязг, и поезд медленно двинулся, увозя на каторгу родных и близких. С ними была и Гришина сестра.
— Видал, в вагонах голый пол, даже соломки не бросили, — сжимая кулаки, прошептал Миша Прохоров.
— Да им и лечь-то нельзя, набили как селёдок в бочку. Всю дорогу стоять придётся, ответил конопатый Ванюшка Скворцов.
«Вот она какая, каторга», — подумал Гриша.
На другой день все, кого должны были отправить вторым эшелоном, исчезли из села, словно их ветром сдуло. Эх, Настя, Настя!.. Кабы знать раньше…
На мальчика обрушились сразу два горя. Погибла мать, теперь нет и сестры. Гриша остался совсем один. Не было и Павла — жениха Насти. Ещё в сороковом году, окончив школу, ушёл он в армию. Там и застала его война. Правда,
Воевал он на финском фронте, обморозился и вернулся домой без ноги. Пока фронт не подошёл к селу, Павел писал ему письма, просил беречь Настю.
Тихон Неверов был старым другом Гришиной семьи. Был у них первым помощником и советчиком.
Село, в котором вырос Гриша, большое. И люди кругом разные: и хорошие и плохие; но, пожалуй, самым страшным человеком в селе был Федька Чернов. Не раз его судили за воровство и хулиганство. Незадолго до войны Фёдор второй раз вернулся из тюрьмы. Когда объявили мобилизацию, Чернов исчез и появился в селе вместе с немцами. Прицепил повязку полицая, к поясу — кобуру и, что называется, развернулся. Вместе с немцами ходил по дворам, помогал составлять списки для отправки молодёжи в Германию.
Как-то встретил его Тихон Неверов:
— Что ж ты делаешь, гадина ползучая? За что ж ты людей губишь?
— Ах, так!..
В руке Чернова мелькнул пистолет, сухо треснул выстрел, и Тихон навзничь упал на землю, даже не вскрикнув. Всё это произошло у дома, где жил Чернов.
Когда Гриша прибежал к месту гибели кузнеца, там уже толпился народ. Федька Чернов ходил тут же с пистолетом и покрикивал:
— Не подходи, не наваливайся! За кузнецом следом захотели?
— Нужно похоронить бы, — сказал кто-то из толпы.
— Никаких похорон, — нагло ответил Федька, — господин районный комендант приказал всех подвергнутых этой самой, ну как её… эк… экзекуции, оставлять на месте. В назидание, значит.
— Тьфу ты, проклятый, — плюнул старик в полушубке, — и держит же земля такую нечисть!
— Но, но, смотри ты, — пригрозил Чернов, но руку на старика не поднял.
Гриша тихо выбрался из толпы и побрёл домой.
«Что же делать, что делать?» — билась мысль. И Гриша решил мстить. Он должен отомстить за смерть матери и Тихона, за сестру, за всех угнанных в неволю.
Гриша знал, что ночью у Чернова, как всегда, начнётся пьянка, а кузнец будет лежать рядом с проклятым домом. Так будет и завтра и послезавтра…
Понемногу у Гриши начал складываться план, настолько дерзкий, что сначала мальчик даже испугался. Потом он стал спокойнее обдумывать, как лучше действовать; мысленно перебирать детали.
Задуманный план казался ему то простым, то невыполнимым. Заснуть Гриша не мог. И когда он забывался в дремоте, ему начинало казаться, что всё уже сделано, всё позади, но, очнувшись, Гриша вспоминал, что он ещё дома и задуманное только предстоит сделать. Часов около одиннадцати ночи Гриша решил — пора действовать, встал и вышел из дому. Вытащил из тайника пистолет ТТ, найденный когда-то в огороде. В нём был только один патрон.
Кругом было тихо и темно. Бесшумно ступая босыми ногами, он пошёл к дому, где гулял Чернов.