Начало одной жизни
Шрифт:
Вот наконец ставят пожарную лестницу, и по ней взбирается сам Василий Иванович. Бедный Петька! Он не ожидал этого. Он перестает орать, брыкаться и смотрит на заведующего, как на подкрадывающегося тигра.
И, когда тот достигает последней перекладины, Петька вскидывает свое туловище на крышу, становится на ноги и бежит наутек. У слухового окна он оборачивается, показывает собравшемуся народу язык и ныряет на чердак. Обиженная публика с бранью расходится. Но от заведующего
– Смерч, для чего ты разыграл эту комедию?
– А так просто.
– Ты знаешь, что это называется хулиганством?
– Хулиганством? Тогда я больше не буду.
Заведующий смотрит на него и говорит воспитателям:
– Вы слышали, что он сказал? Вот и возьмите его за рубль двадцать.
Хочется мне быть командиром, пусть небольшим, ну, хотя бы дежурным по столовой. Хочется, чтобы меня слушались и подчинялись. Но меня не только дежурным по столовой - дневальным в спальной комнате ставить боятся. Известно, недисциплинированный.
Я нахожу другой способ командовать людьми. Начинаю врать. Наша колония делилась на две секции, промышленную и сельскохозяйственную. Промышленная секция находилась на окраине города, а сельскохозяйственная - километра на полтора подальше от нее, за лесочком, у деревни Петушково.
днажды во всеуслышание я объявил, что на сельхозсекции загорелись сараи и срочно просят туда пожарную команду. Вернее, я сначала сказал только два слова: сельхоз горит, а потом прибавил: сараи. Эти слова за пять минут подняли всю колонию.
Хорошо быть командиром. Стоит командиру сказать одно слово, и целый полк побежит по его приказу.
О последствиях я не буду рассказывать, обо мне после этого случая и так говорили много.
Или вот еще.
– Ребята, беда, умер заведующий!
– Как! Когда? Ты, наверное, обманываешь, Остужев?
– Вот еще, была нужда мне вас обманывать!
И я начинаю рассказывать, как бился заведующий головой об пол, дрыгал ногами, и так искренне рассказываю, что начинаю верить себе.
Слух о смерти заведующего моментально проносится по колонии. У его дома собирается толпа. Головы у всех повешены, шапки держат в руках, девчата уже пускают слезы. И вдруг открывается дверь, выходит Василий Иванович.
– Ребята, что случилось?
– спрашивает он.
Все ошеломлены, не могут сказать слова.
– В чем дело?
– переспрашивает заведующий.
Наконец в толпе находится человек с каменным сердцем и говорит:
– Нам сказали, что вы умерли.
– Кто сказал?
– Да Ванятка Остужев.
– Ну, тогда все ясно, расходитесь, ребята, по местам. А ты, Остужев,
И опять меня спрашивают:
– Почему ты такой?
Почему такой? Не знаю.
ТАК БЫ ЖИЛОСЬ НАМ НЕПЛОХО...
Да, так жилось бы нам в колонии и неплохо, если бы мы не угодили в группу воспитательницы, которую звали Три Кости. В нашей колонии двенадцать воспитателей, она самая зловредная из них. Только и слышишь: "Шухор, идет Три Кости".
А в ней и правда, наверное, три кости всего: махонькая, щупленькая. У нас в деревне была точно такая соседка. Бабушка, глядя на нее, всегда сожалеючи говорила: "Видно, не сама она, а бог носит ее душу".
Только у нашей воспитательницы глаза большие, зырк, зырк ими...
– Остужев, что там прячешь в кармане?
– А ничего, Елена Ивановна.
А она:
– Вынь сейчас же окурок, прожжешь карман.
И как она сквозь штаны могла.углядеть?
А вечером, перед сном, скривит рот - так она улыбалась и скажет:
– Остужев, я тебе сообщу радость.
– Какую?
– Совет отряда постановил: ты должен сегодня вымыть уборную.
– Так ведь не моя очередь.
Она разводит руками.
– Елена Ивановна, так ведь не мой был этот окурок.
И правда, был не мой, один подсунул для выручки...
Она и слушать не хочет. Если бы мне дали право выбирать воспитателей, я бы согласился взять в свою группу любого из двенадцати, только не Три Кости.
Мы с Петькой работаем, как лошади, а Три Кости недовольна.
– Это она потому так измывается над нами, - говорит Петька, - что вдова: вдовы пацанов ненавидят.
Петька все знает.
Ну уж если Три Кости ребятам подсаливает, то и ребята перед ней в долгу не остаются. Один раз взяли да и прибили ее калоши к полу, в другой раз стала одеваться, сует в рукава руки, а они не проходят. Нам смешно, и смеяться нельзя.
Она сняла пальто и говорит, ни на кого не глядя:
– Фролов.
– Что?
– Ты, кажется, хочешь быть моряком?
– Да.
– А рукава связал женским узлом.
Мы рты разинули. Подошел Сенька Вьюн, он в этом деле толк понимал, и говорит:
– Дрын, - так мы звали Фролова, - ты и правда бабским узлом связал.
– Вот как надо вязать, - и начала разные узлы показывать.
Про такие проделки она никому не рассказывала, и мы язык за зубами держали.
Когда она бывала веселой, мы ее спрашивали:
– Елена Ивановна, все воспитатели хвалят своих воспитанников, а вы нас никогда. Или уж мы и правда чересчур плохие?