Начало пути
Шрифт:
И я решил продемонстрировать божественную щедрость. Хоть я был уверен, что эти плебеи мне не ровня, их реакция мне нравилась. Я любил, когда меня превозносят до небес. Когда любуются мной и восхищаются.
Я медленно стащил с левой руки кружевную перчатку и выставил напоказ ладонь. Толпа заверещала, заулюлюкала. Она мечтала, чтобы я разделил с ней частичку божественного. Весьма довольный тем, какую реакцию вызываю, я принялся вынимать из ладони шестиконечные звёздочки и вальяжно разбрасывать их с помоста. Я покровительственно улыбался каждому,
Напирающая толпа бесновалась где-то внизу. Сражалась за священный дар, топтала и уничтожала себе подобных. Но мне было наплевать. Я хотел лишь слышать их восторг. Восторг оттого, что я снизошёл к ним. Что озарил своим присутствием и решил разделить с недостойными капельку божественного.
Началась настоящая давка. Молящиеся и мечтавшие о моём внимании, напирали. Задние ряды топтали передние. Они тоже хотели прикоснуться к великому. И я, как истинное божество, решил пойти им навстречу.
Я снял перчатку с правой руки, когда раздал все метки с левой, и, под новые восторженные вопли, продолжил дарить счастье. Сдувал с ладошки метки и смотрел, как дикари режут друг друга ради них. Я смеялся, глядя на них. Истинную сущность божественного им всё равно не познать. Хоть я позволил им ощутить часть её, они лишь скот. Глупый, жалкий, легкоуправляемый.
Раздарив все метки, я воздел руки, желая услышать благодарственные молитвы в свою честь. Я хотел, чтобы эта толпа падала на колени и пела нараспев моё имя.
Но вместо этого я услышал гул возмущения. Те, кто напирал всё сильнее, те, кому не досталось ни капли счастья, негодовали. Они хотели, чтобы я продолжал. Чтобы не останавливался. Чтобы дарил ещё, ещё и ещё.
Хоть я нахмурился, недовольный неожиданной неблагодарностью отребья, их это не остановило. Они продолжали напирать. Давили тех, кто стоял близко к помосту, забирались по их телам и прокладывали собой дорогу другим. Толпа недовольно гудела, грозила мне кулаками вместо демонстрации священных знаков, и взбиралась всё выше.
Я почувствовал злость. Кто они, чтобы осмелиться стать рядом со мной? Разве у них есть то, что есть у меня? Они даже недостойны божественного взгляда!
И я решил их наказать. Я выставил ладони и привычно свёл пальцы, чтобы коснуться меток. Коснуться, и показать, как сильно я отличаюсь от них. Но я забыл, что был слишком щедр. Что своими руками одаривал этил неблагодарных. Отдавал частичку себя ради дифирамб и восхищения.
И, в итоге, я остался ни с чем. Мой дар растворился. Он затерялся где-то в этой толпе. А те сотни тысяч страждущих, кому он не достался, не стали стоять в стороне. Они хотели божественного для себя. Именно поэтому они лезли наверх, топтали и убивали себе подобных. Они убивали ради возможности получить свою долю счастья.
Последнее, что я увидел, прежде чем неблагодарные раздавили меня своей массой, это перекошенные от злобы лица. Перекошенные от злобы,
Я воскрес. Я замычал. Я замычал и задёргался. Тогда я понял, что деревянный помост, где меня топтали, был всего лишь сном. И только теперь я проснулся.
Но явь меня тоже не радовала. Я дёргался, как угодившая в мышеловку мышь, потому что был привязан. Крепкие металлические цепи с толстыми звеньями спеленали меня, как младенца. На обычном деревянном лежаке они обхватывали моё обнажённое тело десятком витков и делали любые попытки освободиться безуспешными. В панике, я попытался вывернуться. Проползти сквозь цепи словно гусеница. Но и это не удалось. Меня кто-то приковал намертво.
Я успел окинуть быстрым взглядом новое пристанище и понять, что окружён каменными стенами, освещёнными лишь парой чадящих факелов, прежде чем раздался скрип. Заскрипела решётчатая дверь. Очень похожая на ту, что запирала камеру в подземелье Равенфира. Только на этот раз её отворяли не стражники. Не Каталам или Фелимид. Дверь отворяли уродливые лупоглазые твари, когда-то ночью впервые наполнившие моё сердце жутким страхом. Это были те самые «гончие», которых по местным поверьям посылал за аниранами Фласэз.
Увидев трёх старых знакомых, которые неторопливо заходили в мою темницу, я опять задёргался и попытался заорать. Но не вышло: я просто мычал, как обречённый телёнок. Я не смог издать ни звука. Не смог, потому что у меня не было языка.
Я понял это, когда попытался прикоснуться к нёбу. Не достал его и испытал непередаваемый ужас. Но было куда страшнее, когда гончие распределились вокруг лежака и принялись деловито потирать когтями. Они готовились четвертовать меня.
В отчаянии, я несколько раз сжимал и широко открывал глаза. Я хотел, чтобы этот ужас оказался всего лишь сном. Я хотел проснуться.
Внезапно с потолка ударил мощный поток света. Он ослепил меня до слёз и заставил визжать «гончих». Они начали дымиться и зашлись в жутком вопле. А затем они запылали. Чудовищный жар плавил их тела, плавил их убийственные когти. И через секунду от всех троих остались лишь горстка дымящегося пепла.
— Не для того ты здесь, чтобы напрасно тратить время! — недовольно проворчал поток света, бьющий с потолка. Проворчал очень знакомым голосом.
Я крутил головой и с силой сжимал веки, чтобы избежать болезненного света. Я мычал, пытаясь объяснить «голосу», что мне ужасно больно. Я хотел попросить, чтобы он перестал светить в глаза.
— Ты расточителен! Ты не ценишь совершенный дар! Ты недостоин его! Ты делишься им с примитивными, жалкими существами!
Голос затих, а вместе с ним перестал слепить свет. Он слегка померк, и я даже попытался открыть глаза, чтобы узнать, наконец, кто именно вещает этим голосом. Кто пришёл ко мне наяву или во сне.