Национал-большевизм
Шрифт:
Это потому, что революция — вся в движении, вся в действии. «Некогда как следует подумать». Она бьет ключом дерзновения, ее практика — ее теория. Ее принципы — боевые лозунги, она, как Ницше, «философствует молотом». Она интересна и своеобразно привлекательна лишь своим бурным процессом, но осуществись в точности до конца ее канонизированные стремления — ее «плоскостное» очертание выявилось бы во всей своей очевидности.
Вот как, по свидетельству г. И.Минского, определяет состояние нынешней России недавно приехавший оттуда известный поэт, конечно, противник большевизма: «Дело в том, что Россия — вся Россия целиком — тронулась с места и куда-то помчалась. И куда бы она ни мчалась — в бездну ли, или
Однако придет время и этот размах будет углубляться. Раскроются подпочвенные токи. Остановится чудная тройка; спустятся сумерки, и вылетит, шумя крыльями, сова Минервы. Пробьет час торжества третьего измерения — «глубины». Завершится великий период. Круг революции замкнется… реакцией… Творческой реакцией духа.
Кстати, о. г. Минском. Теперь вот он в Париже пламенно обличает «кошмары большевистской мистерии», «оголенный материализм разгулявшихся рабочих и крестьянских аппетитов», и всем, волнуясь, задает «неизменный вопрос: долго ли продержатся большевики?»
А между тем как сейчас вспоминаю не менее пламенные его строки 1905 года. Помню, гимназистом шестого класса читал их в «Новой Жизни» рядом с фельетоном Горького об интеллигенции. Читал, не скрою, с чувством отвращения и неприязни (даже и тогда не был революционером и социалистом):
Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Наша сила, наша воля, наша власть. В бой последний, как на праздник, собирайтесь, — Кто не с нами, тот наш враг, тот должен пасть. Мир возникнет из развалин, из пожарищ, Кровью нашей искупленный, новый мир. Кто рабочий, к нам за стол — сюда, товарищ! Кто хозяин, — с места прочь! Оставь наш пир! …Братья-други! Счастьем жизни опьяняйтесь! Наше все, чем до сих пор владеет враг. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Солнце в небе, солнце красное — наш стяг!Чего бы, кажется, пенять на судьбу! Мечты сбылись. «Пришел настоящий день», выглянуло красное солнце. И, однако, — испугались, ужаснулись, открещиваются: «долго ли продержатся?» Всеми ногами опрометью бегут вместе с «хозяевами» от желанного «пира». Да, бухали в колокол, не посмотрев в святцы. «Накликали — и под печку».
…И еще почему-то доселе считается хорошим тоном ругать Гершензона за его знаменитую фразу в «Вехах» об интеллигенции, народе и власти. Помните: «каковы мы есть (предреволюционная интеллигенция, У.), нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом — бояться его мы должны пуще всех казней власти, и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной»… Свершилось.
Мережковский очень метко уподобляет большевиков марсианам из «Борьбы миров» Уэльса. В самом деле, это словно существа с другой планеты. С особыми чувствами, особым восприятием жизни. Особенно это разительно на фоне чеховской России, после всех этих тихих, мягких, хрупких людей, полутонов, полутеней… И после упадочного мещанства двадцатого века, предвоенных героев Саши Черного, дикарей высшей культуры…
Человек современный, низкорослый, слабосильный, Мелкий собственник,(Бальмонт) [336]
И вот железные чудища, с чугунными сердцами, машинными душами, с канатами нервов: «у меня в душе ни одного седого волоса» (Маяковский). Куда же против них дяде Ване или трем сестрам?..
Куда уж нашим «военным» фронтам против них, против их страшных рефлекторов, жгущих конденсированной энергией!
Разрушат культуру упадка, напоят землю новой волей — и, миссию свою исполнив, погибнут от микробов своей духовной опустошенности…
336
Из стихотворения «Человечки».
Ренан о социалистах: «После каждого неудачного опыта они начинают снова: «не добились решения — добьемся!» Им в голову не приходит, что решения не существует. И в этом их сила».
Да, конечно. Но в этом же и их слабость.
Александр Блок, Андрей Белый, Лев Шестов и другие руководители «Вольфилы» поставили в порядок дня обсуждение проблемы «кризиса современной европейской культуры». Блок прочел доклад «Крушение гуманизма», Белый — «Кризис культуры», Иванов-Разумник — «Эллин и Скиф», «Скиф в Европе» и т. д.
По-видимому, эта проблема сама собою выдвигается на первый план. Русская революция, некоторыми своими чертами («надоедливая Марксова борода») являющаяся последним продуктом западной культуры, по внутреннему и наиболее интимному существу своему есть величайший бунт против нее. Этот бунт в плоскости официальной идеологии нынешней Москвы выражается в лозунгах — «долой парламентаризм!», «долой формальную демократию!», «долой политическое реформаторство!» Но конечный, предельный пафос всех этих лозунгов, скрытый от официального штампа, есть, несомненно, протест (пусть опасный по существу и уродливый по форме) против того, что славянофилы называли «внешней правдой», «рационализмом западной культуры». И вот, по-видимому, мистики наши и стремятся ныне вскрыть подлинный «нерв» движения, его «нутро», его подлинную основу. Это и есть начало истинного «углубления» революции, это уже расправляет свои крылья сова Минервы…
Впрочем, увы, «ввиду общих типографских условий» все эти доклады не могли быть напечатаны, и мы знаем лишь их заглавия.
Кн. В.Ф. Одоевский о России и Европе:
«Пусть много недостатков иноземцы находят в русском народе: но им нельзя не согласиться, что есть нечто великое даже в его недостатках… Мы приняли в себя европейское просвещение, переработали его сообразно своему духу, — обрусевшая Европа должна снова, как новая стихия, оживить старую, одряхлевшую Европу… Запад ожидает еще Петра, который бы привел к нему стихии славянские» (цит. по диссертации Сакулина: «Одоевский», т. I, с. 592, 594).
Эти слова относятся к тридцатым годам прошлого века, т. е. когда еще не было славянофильства как сложившейся доктрины.
Эти идеи «носились в воздухе». Но, что особенно любопытно, это то, что в разных вариациях и одеяниях они упрямо и подчас неожиданно выплывают чуть ли не во всех течениях русской общественной мысли последнего столетия — в западнических и материалистских, пожалуй, даже не менее, чем в славянофильских и религиозно-мистических.
«Национальная болезнь»?
Достоевский в «Бесах» так объясняет ее природу: