Над горой играет свет

Мадженди Кэтрин

— А Энди?

— Что Энди? Он останется со мной. — Мама посмотрела на меня, выставив вперед свой острый подбородок.

— Без Энди не поеду.

— Папа скоро будет здесь, и ты как миленькая сядешь в эту его машину, слышишь?

— Я не могу бросить Энди. — Угрожающе и настырно зажужжали в голове шершни.

— А я думала, ты хочешь быть вместе с Микой. Я думала, ты соскучилась по папе.

— Да, соскучилась! Но почему мы не можем жить все вместе, как раньше?

Я села на диван, прижала к груди стиснутые руки.

— Энди боится спать один, я нужна ему.

— Ты ничего не знаешь и ни-че-го не понимаешь. — Мама

залпом допила.

— Энди плакал, когда ты сказала ему?

— Я пока ничего не говорила. — Мама тоже скрестила руки на груди.

— Он подумает, что я его не люблю.

— Это пройдет, жизнь все расставит по местам.

— Пожалуйста, мамочка, я так не могу. — Я упрашивала, забыв про обиду и попранную гордость. Я подбежала к ней, крепко-крепко обняла и уткнулась лицом в живот.

Она меня оттолкнула.

— Ты нарочно все это устраиваешь, чтобы мне было еще больнее. Думаешь, легко отрывать от себя детей, одного за другим? Но у меня нет выхода.

Она метнулась на кухню, оттуда донесся перезвон кубиков льда. И вернулась уже с каменным лицом.

— Энди останется со мной, хотя бы он.

Мама направилась в мою комнату, я следом. Схватив чемодан, она потащила его на крыльцо, на ходу обернулась:

— Твой папа прикатит на своем новом дурацком авто, там мало места. Остальные вещи придется отсылать потом почтой.

Я не желала уходить, мама вернулась и, схватив меня за руку, насильно подвела к парадной двери, придержав сетчатую решетку, выпустила наружу и вышла сама. Я не сводила с мамы глаз, но она смотрела в другую сторону, старательно поправляя рукой волосы.

— Сиди здесь, жди своего папочку. А мне нужно поговорить с миссис Мендель.

Она соизволила на меня взглянуть и показалась мне настоящей уродиной, хотя я знала, что это неправда.

Я присела на ступеньку, а она, гордо выпрямив спину, зашагала к домику миссис Мендель. Я видела, как приподнялась занавеска на окне, мелькнуло мамино лицо, она проверяла, на месте ли я. Когда занавеска опустилась, я юркнула в дом. Сначала бегом в мамину комнату. Схватила щетку для волос с серебряной ручкой, пудру «Шалимар» и красную помаду. Вытащила из-под салфетки на комоде их с папой фотографию, которую мама там прятала. Уже выходя, сдернула с дверной ручки неубранную блузку и надела ее поверх футболки, застегнулась до самого горла. Побросала в папину сумку еще какие-то мамины вещицы. Потом заскочила в комнату Энди и взяла Тигра Траляляя.

Прижимая к груди Траляляя, решила, что обязательно попрощаюсь с братом, пусть она ругается сколько хочет. Я выскочила на крыльцо. И увидела их… маму, Энди и миссис Мендель. В ее «кадиллаке», который отъехал уже довольно далеко. Мама смотрела прямо перед собой. Энди слегка подскакивал на колдобинах и ужасно этому радовался, дурашка. Счастливый.

А я стояла на раскалившейся от солнца дороге. Когда ногам стало нестерпимо горячо, вернулась на крыльцо дожидаться папу. Заодно зубрила таблицу умножения. Папа прикатил, когда я добралась до столбика с четверкой. Верх машины был опущен. Папа перепрыгнул через бортик, даже дверцу открывать не стал. Весь в черном, и брюки, и рубашка, и ботинки. Волосы были длиннее, чем раньше, он отрастил бачки, зато исчезли усы. Точь-в-точь пропавший кузен Элвиса ^[15].

— Букашка! Как же ты подросла! — Он схватил чемодан и зашвырнул на заднее сиденье. Папа тараторил не умолкая, твердил, что мы классно попутешествуем,

что он до смерти соскучился по своей малышке, что я у него раскрасавица (как же, как же, это в моих-то клетчатых бриджах, страшных как не знаю что). Я упорно отмалчивалась, и улыбка его слегка потускнела.

— Что-нибудь еще, Букашка?

Я привела его в свою спальню и ткнула пальцем в сумку.

— Это все? — уточнил он, поднимая ее.

Молча кивнув, я стиснула кулаки и напрягла мускулы живота. Иногда очень трудно бывает не расплакаться.

Папа хотел меня обнять, но я пулей выскочила из спальни и помчалась к крыльцу, хотя это означало окончательное поражение. Я ведь еще надеялась, что мама вернется и, увидев, как мне плохо, передумает.

Положив сумку в машину, папа все-таки обнял меня. А я его нет, но потянула носом, хотелось вдохнуть родной запах. Однако дезодорантом «Олд спайс» не пахло. Я принюхалась… нет, ничуточки. Папа гладил мою спину:

— Букашечка, успокойся. Прости меня.

Опять это давно ставшее ему привычным «прости меня», в который уж раз, лучше бы попробовал не творить того, из-за чего потом все эти «прости». Я залезла в его нелепую машину. Папа запрыгнул в нее одним махом и сразу нажал на газ. Мы стремительно отъехали от дома, оборачиваться не хотелось. Но разве можно было не обернуться? Я должна была попрощаться со своей горой. И с кленом, чьи листья — тысячи маленьких ладошек — махали мне в ответ. И с качелями, поскрипывавшими на ветру «про-щай-про-щай-про-щай». Странное это было чувство, будто в сердце моем захлопывались двери, одна за другой. Я представила, как они закрываются, громко щелкают язычки замков. Я вдруг осознала, что и как происходит в этой жизни. Оказывается, те, кого ты любишь, могут причинить боль, а потом мило улыбаться, красуясь сходством с кузеном Элвиса. Или могут трусливо укатить на соседском «кадиллаке», только бы не пришлось выкладывать все начистоту. Я сумела разобраться даже в таблице умножения, а уж остальное было проще простого.

Я приказывала сердцу биться ровно, но оно все равно бешено колотилось. Когда мы выехали на дорогу, меня окликнула сестренка моя гора. Ее зов донес до меня ветер, дувший вдогонку, а мы катили по длинной дороге прочь из родной низины. Я в последний раз посмотрела на гору, высившуюся над низиной, печально темневшую.

Уже на шоссе я представила, как призрак бабушки Фейт летит, огибая деревья, сейчас она возьмет меня за руку, и мы уже вдвоем будем парить в небе над нашей Западной Вирджинией. И я увижу сверху папу, едущего дальше, он в панике, не может понять, куда я подевалась. И маму увижу, тоже печальную, потому что это она заставила меня уехать. Я собралась улыбнуться, но тут папа начал свистеть, улыбаться расхотелось. Ненавижу, когда свистят, даже сильнее, чем жареную печенку.

— Скоро приедем в Кентукки, — сказал папа. — Эх, какая там трава, мятлик называется, с голубым отливом, представляешь? И лошади чистейших пород. Кентукки тебе понравится.

«Мне нравится Западная Вирджиния, а голубым мятликом можешь набить свою трубку, дыми, пока сам не посинеешь», — мысленно огрызнулась я.

— А потом будет Теннесси, там мы переночуем.

Я поджала губы:

— Ну и ладно. Там так там.

— Все будет здорово, вот увидишь. В Луизиане очень интересно. Она полна загадочности, таинственного очарования. Это как смотреть на что-то сквозь туман, все становится непохожим на себя.