Над Кабулом чужие звезды

Кожухов Михаил

Наши взаимоотношения с Юрием Павловичем развивались следующим образом.

— Вы кто? — остановил меня как-то Греков в штабе армии.

— Корреспондент «Комсомольской правды».

— Хорошо.

Недели две спустя мы снова сталкиваемся на лестнице бывшего аминовского дворца, в котором расположен штаб, и Греков, глядя исподлобья, буркает:

— Вы кто?

— Я рассказывал вам в прошлый раз, товарищ генерал. Михаил Кожухов, корреспондент «Комсомолки».

— Хорошо.

В пять ноль-ноль Греков уже на высотке, где разместился наблюдательный пункт. Нервничает: перевал в горах, на который высадился первый десант, оказался заминированным, у «полосатых»

только чудом нет раненых. Не все идет гладко и у мотострелков, слишком долго выходят на «блоки». Нам видно в бинокль, как карабкается на господствующую высоту одна из их рот, обозначая себя оранжевыми дымами, чтобы ненароком не задели свои же артиллеристы.

— Вы — кто? — громче обычного рычит, оглянувшись на меня, Греков.

— Я докладывал вам, товарищ генерал. Кожухов, корреспондент «Комсомолки».

— Какой еще «Комсомолки»? Марш отсюда к… матери!

* * *

В моем полулегальном присутствии здесь есть очевидные преимущества. За меня никто ни перед кем «не отвечает», и я тоже никому ничего не должен.

— Я схожу с вами завтра?

— А тебе оно надо?

— Пригодится.

— Пошли тогда. Но если что, я тебя не видел, — равнодушно пожал плечами командир роты спецназа капитан Володя Дядело в ответ на мою просьбу взять с собой на операцию. На языке спецназа она называется «реализацией разведывательных данных». Чтобы было понятно: сегодня в роту привели пленных, захваченных афганцами в первый день операции. Сами афганцы работать с ними отказались, сославшись на политику национального примирения. В спецназе о политике не рассуждают. Спецназу нужны результаты, их требуют начальство и логика войны. Пленных — их шестеро — посадили в глубокую яму, вырытую экскаватором в расположении роты, приставили к ним часового. Права им, как в американском кино, никто не зачитывал, и зрелище они являют собой жалкое…

Договорились выйти в пять утра. Пока возился, собираясь, разбудил полковника Юрия Николаевича Иванушкина, который представляет здесь политотдел армии:

— Ты кончай эти поездки, я тебе без шуток говорю!

Ну, нельзя же, в самом деле, расценить это как запрет? Так, рекомендация.

Рота втянулась в ущелье. Цепочкой шли через хлебное поле к кишлаку, невольно втягивая головы в плечи: снаряды, казалось, шелестели прямо над нами…

Рассказ о том, как спецназ работал с пленными в провинции Вардак, не стерпит ни одна бумага.

«На войне часто приходится лгать, и, если солгать необходимо, это надо делать быстро и как можно лучше». Так сказал однажды Хемингуэй, правда, совсем о другой войне. Уж не знаю, насколько хорошо и быстро я научился это делать, но мне здесь тоже частенько приходится врать. Хотя бы потому, что все материалы об «ограниченном контингенте» проходят военную цензуру, и уж лучше я заранее хорошо совру сам, чем по моим строчкам плохо пройдется цензор. С другой стороны, что изменится, если родные солдата узнают, что он погиб от шальной, случайной пули, а вовсе не пал смертью героя, спасая своих товарищей? Кому она нужна, такая правда? Недавний случай: товарищи сбитого летчика после нескольких дней рискованных поисков так и не сумели найти его тело, и домой отправили цинковый гроб с землей, чтобы вдова получила жалкую военную пенсию. Все просто: нет тела — погибший много лет будет числиться пропавшим без вести. Нет тела, нет и пенсии.

Описывать события минувших дней — желания никакого. Лгать самому себе — такой необходимости у меня нет. Написать правду? Я и так запомню ее на всю жизнь. Мне только ясно теперь, что вся правда о войне не будет

рассказана никогда, в этом и нет нужды. На войне происходит много такого, что находится за границей добра и зла, за границей того, что положено, что можно знать человеку. Тот, кто это видел, будет помалкивать. Кто не видел, пусть считает, что ему повезло.

Правда о войне — красного цвета, и она пахнет кровью. И — точка.

* * *

Джалез, мятежная столица провинции Вардак, нашими войсками сегодня, похоже, взята не будет. На подступах к городу, в ущелье Санглах, в засаду попала разведрота 180-го мотострелкового полка. «Духи» дали бээмпэшкам войти в узкое ущелье и разом ударили с двух сторон. Бой шел четыре часа, разведчики пытались отойти под прикрытием брони, их несколько километров провожали перекрестным кинжальным огнем. Старший лейтенант Олег Монастырев, тяжело раненный, командовал боем.

Мы были в это время рядом, километрах в трех. Как раз садились на «броню», чтобы направиться в этот самый Санглах. Пленный клялся, что там, в ущелье, он покажет склады с оружием, и мы уже почти поверили ему, когда мимо нас на полном ходу прошли бээмпэшки разведчиков, вывозившие раненых. Водители гнали машины напролом, не разбирая дороги. Окровавленные, наспех перебинтованные парни лежали и сидели на «броне», схватившись за жерла пушек. Тридцать шесть человек, из которых выжить предстояло не всем.

Голосом Грекова ожила рация. Приказ роте: немедленно занять господствующие высоты в ущелье Санглах, чтобы моджахеды не смогли выйти в тыл отступающей пехоте и отрезать ее от основной группировки.

— У нас ни капли воды, нет провизии, люди раздеты, — доложил ротный.

— Об этом надо было думать раньше. Вы — спецназ. Выполняйте приказ, — отозвалась рация голосом Грекова.

Спецназ — войска «одноразового применения», объясняли мне ребята. Их дело — выполнить задачу за линией фронта, а уж вернешься ты обратно или нет, твое личное дело. Лучше, конечно, если вернешься… Между прочим, в спецназе только офицеры проходят специальную подготовку. В солдаты попадают самые обычные деревенские парни из России и Украины, до того в глаза не видавшие гор. Ну, может, гоняют их пожестче в учебке, чем всех прочих.

— Ты прости уж. Дальше наши дороги врозь, — сказал мне ротный. — До КП как-нибудь доберешься сам.

Рыжий прапорщик Витя Витюк, старшина роты специального назначения, весь день метался по командному пункту армии в трофейном «духовском» лифчике, испрашивая разрешения на подвоз боеприпасов и еды для парней, но безуспешно.

— Смотрите, дети! Щоб я за вас не волновался, — говорит, провожая ребят на операцию, этот добрый рыжий человек. «Маленькая пуля, как пчела, унесла товарища вчера» — это из стихотворения, которое романтичный прапорщик написал об афганской войне.

Когда рассвело, спецназ попросил ненадолго приостановить артиллерийский огонь, чтобы вынести раненых. За исключением этой передышки, в район ущелья Санглах весь день и всю ночь артиллерия била из всех стволов. Приказ Грекова был: сровнять с землей.

* * *

Наверное, всему виной была шелковица, которую мы лопали со спецназовцами прямо с дерева в кишлаке под Джалезом. Пару дней после этого я крепился в надежде, что все обойдется, но когда запасы туалетной бумаги и газет на командном пункте армии стали иссякать, а температура поднялась к сорока, я зашел в медпункт и был отправлен ближайшей «вертушкой» в кабульский инфекционный госпиталь. Сопротивляться было бесполезно: к тому времени я уже с трудом стоял на ногах.