Над Кабулом чужие звезды
Шрифт:
Познакомились они так: Игорь впервые увидел новенькую в штабе и, что называется, глаз положил. Тем же вечером усы подкрутил и — к модулю, куда Нину определили жить. Сам, однако, в комнату стучаться постеснялся, попросил дежурного солдата вызвать ее на порог. Солдат отсутствовал недолго, да вернулся ни с чем:
— Просили передать: по личным вопросам фельдшер принимает утром и после обеда.
Через несколько дней начались боевые действия. Нина ушла с батальоном, где служил Коцур, там и разглядела, должно быть, старшего лейтенанта.
Познакомились они весной, но до самой осени только и знали, что ссорились. Упрямые оба. Наговорит что-то сгоряча Нина, а выяснять отношения времени нет: взводному в рейд уходить. Или Игорь ответит резко — прощение
Игорь — о Нине:
— Боевая девчонка. Поначалу казалось: прапорщик, а не женщина. Железная леди. Когда заплакала однажды, я даже обрадовался. Думал, не умеет она этого. Я вообще-то, когда сюда приехал, искоса на женщин посматривал: «полковые жены», и все такое. И только когда в медчасть с ранением попал, другими глазами увидел наших замечательных сестричек, которые выходили меня. Ну а Нина — мне, честно говоря, просто повезло.
Нина — об Игоре:
— Я, по правде сказать, поначалу и не заметила его. Мало ли здесь старших лейтенантиков глазами сверкают тебе вслед? А как-то провожала ребят в запас из нашего полка, так один из «дембелей» выбежал из строя, подошел ко мне: «Смотри у меня, Нина: береги взводного. Хороший он человек, таких немного на свете!» Такие слова, знаете, от солдата не так уж часто можно услышать.
Петр Воронцов, командир экипажа боевой машины, об Игоре и Нине:
— Если Коцур прав и знает это, он свою правду перед любым отстоит, на погоны не посмотрит. За солдата горой встанет! А Нина… В Афганистане люди ведь тоже разные встречаются. Кое-кто считает, например, что солдату одни лекарства или условия положены, а офицеру — другие. А для Нины, что солдат, что генерал — разницы никакой. Знаете, это всегда сразу замечаешь. Жаль только, что после свадьбы товарищ старший лейтенант с нами стал поменьше бывать. Ну да мы не в обиде. Такое дело: счастье у него!
Свадьба у Коцуров была — другим на зависть. Их боевые товарищи раздобыли где-то цветы, подарили молодым красивый чайный сервиз: чаек попивать, добро наживать. А еще привезли дынь. На медовый месяц — медовых дынь, да так много, что через них переступать приходилось, когда на полу разложили. Медовый месяц, правда, вышел у них коротким: три положенных в таких случаях дня отгуляли, а потом закрутилось. Комиссии, боевая подготовка, рейды. Какой уж тут мед, одна сплошная война! Игорь к тому же вскоре попал в госпиталь, второй уже раз в Афганистане скосил его гепатит. Нина, конечно, вырывалась к нему в свободные часы, подкармливала своим фирменным «афганским» блюдом — пельменями из тушенки.
Добра у них на сегодняшний день: комнатка в фанерном модуле, занавеска из парашютной ткани на окне да еще тумбочка, которую сколотили бойцы взводному в подарок. А однажды — Игорь был в горах — пополнить домашнюю наличность надумала Нина: к его возвращению соорудила полку для книг и прочих нужных на войне вещей. Небогато по нынешним временам? Им пока хватает.
Вот, собственно, и вся история. Слишком проста на чей-то взгляд? Пожалуй. Так бывает проста и ясна жизнь, в которой найдется место всему: тяжким атакам в горах, соленому поту, замешенному на крови и пыли. Бессонным дежурствам у кровати раненых.
Но еще и любви, конечно.
Из дневника
Сегодня Валентин Русев, мой сосед — наши балконы расположены рядом, — передал мне копию письма, которое достойно того, чтобы остаться в хрониках афганской войны. Валентин — болгарин, работает в торгпредстве и великолепно говорит по-русски. Мы с ним частенько курим вечерами, стоя каждый на своем балконе, а иногда, бывает, и выпиваем по глоточку виски. Письмо адресовано директору ВАЗа:
«Уважаемый товарищ генеральный директор! Разрешите сердечно поблагодарить Вас за хорошую, а главное — умную машину
20 ноября сего года я оставил свою машину на стоянке, закрытую на ключ. Представьте себе смятение привыкших к неожиданностям афганских воинов, когда спустя три часа моя машина внезапно сама завелась и, ловко маневрируя, проехала между деревьями, пересекла две небольшие канавы, обогнула каменную скамейку, мирно играющих афганских ребятишек и решительно двинулась на дом. Нет сомнений, что и дом не стал бы преградой для такой умной машины, но оправившиеся от первого шока шестеро солдат охраны вцепились в нее изо всех сил. Другие тем временем начали поливать ее водой из шланга, надеясь, что мотор заглохнет. Мотор не заглох, но, как выяснилось позже, в салоне оказалось по щиколотку воды.
Пока шла неравная борьба афганских солдат с советской „Ладой“, я мылся в ванной, откуда меня извлек прибежавший с вытаращенными глазами солдат. В лучших традициях комедийного жанра, я как был, в мыле, кинулся к машине, и лишь когда отсоединил аккумулятор, она затихла и перестала рваться из рук воинов. Я мысленно поблагодарил судьбу за то, что в моем распоряжении всего лишь легковой автомобиль, а не танк, как у некоторых других.
Я довольно опытный водитель, но мне было крайне трудно проехать обратно тем же маршрутом, которым машина так ловко прошла самостоятельно.
Не подскажете ли Вы, как добиться того, чтобы машина в следующий раз не уехала от меня в горы к душманам? Может быть, мне привязать ее к дереву, как дикого мустанга? Буду искренне признателен за совет. С уважением, Валентин Русев».
Сегодня — день лирических отступлений, вызванных, впрочем, причинами, весьма прозаическими. Вместе с Халиком, начальником гаража ЦК ДОМА, отправились на поиски нового запасного колеса для моей многострадальной «Волги», поскольку колесо украли ночью из-под самого носа афганского солдата, который делает вид, будто охраняет наш дом. Сначала мы ехали с Халиком по Майванду, а потом свернули куда-то в переулок, медленно продирались сквозь плотную толпу, мимо припаркованных по обочинам старых проржавевших «мерседесов» и «тойот», мимо фанерных лавчонок, где огромные оранжевые апельсины лежали вперемешку с парфюмерией, покрытой вековым слоем пыли.
Халик оставил меня в машине, исчез в каком-то проеме, где начинается рынок запасных частей, обозначенный грудой искореженного железа. Я закрыл окно, спрятал на всякий случай под куртку свой «Макаров» со снятым предохранителем. Даже на самом Майванде советским рекомендовано не появляться: улица «духовская» до самого последнего кирпичика. А тут — задворки Майванда, самое что ни на есть дно, город желтого дьявола, как говаривал Владимир Маяковский… Впрочем, все это, возможно, пустые страхи.
Я сидел в машине, наблюдая за проходившими мимо людьми. Все хитросплетение жизни и смерти, именуемое афганской проблемой: война, политика, бомбоштурмовые удары и дипломатические депеши — все это осталось где-то далеко, в Новом городе, где роскошные виллы, черные «мерседесы» со шторками на окнах, антенны посольств.
Здесь же кипел людской муравейник, прибежище нищеты и бесконечных забот. Торопились куда-то женщины в грязных рваных чадрах и с детьми на руках, одетыми по-европейски; шли изможденные хазарейцы в старых истрепанных одеждах, тянули за собой тяжело груженные тележки, по-бурлацки кланяясь земле; вокруг машины бегала тройка чумазых детей, хлопая по гулким крыльям «Волги». А вот на передний бампер оперся рукой старик, поправил галошу на босой ноге, даже не взглянул на меня. Рядом, на тротуаре, старые дуканщики пьют чай из пиал, подле них на перевернутом вверх дном ящике, крытом газетой «Правда апрельской революции», — четыре яркие фруктовые горки: красные гранаты, оранжевые мандарины, желтые яблоки, красно-желтая хурма. Через дорогу, как раз у входа на авторынок, сидят старики в чалмах, точно перенесенные из «Белого солнца пустыни», — недвижные, величественные, седые.