Над Кабулом чужие звезды
Шрифт:
— Амебиаз, сто процентов, — заверил меня после осмотра в госпитале забавный гражданский доктор из Харькова Саша Якимук, который, как выяснится позже, мечтает попасть на боевые действия и получить орден. — Михалъюрич, перед вами выбор: или вы ложитесь к нам на целых пять недель, и мы вас колем тем, что имеем. Второй вариант: сначала идете в дукан, покупаете индийское лекарство, а потом все равно ложитесь к нам, но мучения ваши закончатся раньше.
Я, разумеется, предпочел второй вариант.
Амебиаз — болезнь легионеров, о которой стало известно еще во времена колониальных походов англичан в Африку. Проистекает она так: невидимая глазу тварь — амеба — незаметно проникает с грязной водой в ваш организм и начинает хрумкать его потихоньку, пока не доберется до печени, которая ей нравится особенно. Чем здоровее печень, тем дольше вам остается жить.
О кабульском инфекционном госпитале не пишут в газетах, сюда не приезжают с концертами эстрадные звезды. Приземистые бараки стоят на отшибе, в самом дальнем конце взлетного поля кабульского аэродрома, на котором базируется вся авиация — и наша, и афганцев. Рев десятков взлетающих самолетов и вертолетов не смолкает даже ночью, и мелкая рыжая пыль, поднятая их винтами и двигателями, оседает на госпитальных бараках.
Госпиталь переполнен. Тиф и амебиаз косят тысячи человек ежегодно. По территории еле ходят солдаты в синих пижамах, у некоторых дефицит массы тела в десять — двенадцать килограммов. Но главный враг армии — это, конечно, гепатит. И хотя здесь в ходу тост «За красные глаза, которые не желтеют!», едва ли не треть контингента переболела гепатитом, который редко проходит бесследно. Переболели гепатитом и почти все врачи и сестрички кабульского инфекционного госпиталя.
Все основные работы здесь делают сами солдаты. Моют полы, меняют бутыли в капельницах, разносят обед. Кормят их — хуже не может быть.
— Может, — говорит мне солдатик в курилке. — У нас на заставе вообще только «сечка» — крошка пшеничной крупы. Зато на боевых действиях — как в ресторане! Там в сухпайке хотя бы мясные консервы, галеты, сгущенка. А на «точку» вернешься, снова утром и вечером «сечка», чтоб ее…
Весь «ограниченный контингент» тем временем обсуждает подробности из жизни двух привезенных из Союза коров, которые снабжают молоком представителя Генерального штаба генерала армии Варенникова: у него нелады со здоровьем.
Что мы за странный, не ставящий себя ни в грош народ? У нас достало всего, чтобы отправить этих парней умирать в афганских горах, — денег, мудрости, патронов и бомб. И даже вот «сечки» вдоволь — крошки пшеничной крупы.
Сегодня застрелился спокойный, обаятельный «начмед» центрального кабульского госпиталя, которого я знал. Говорят, он уже сдал должность, через два дня должен был возвращаться в Союз. Заперся у себя в кабинете, разложил перед собой фотографии семьи, написал им письмо. И — застрелился.
Наказ гражданского доктора Саши Якимука я, разумеется, выполнил. Прежде чем явиться с вещами в «инфекцию», купил и выпил рекомендованное мне индийское лекарство. Результат: чувствую я себя все хуже, почти ничего не ем уже четвертый день и у меня теперь совершенно черный язык!
Уже несколько дней подряд в моей палате повторяется одна и та же сцена. Входит очередной военный врач, я высовываю, что есть сил, мой черный язык, посетитель внимательно разглядывает его и озадаченно чешет затылок:
— М-да… Удивительно! Не нравится мне что-то ваш язык.
— Послушайте, мужики! — не выдерживаю я день на третий. — Может, мы все-таки найдем кого-нибудь, кому мой язык понравится? И кто будет знать, что со всем этим делать?
Привели немолодого полковника, профессора и все такое. Профессор посмотрел на мою многострадальную часть тела и озадаченно сказал:
— Вообще-то в моей практике такой случай однажды был. Язык тоже совершенно почернел. Но это, правда, было уже после смерти пациента…
Похоже, мне пора в Москву, в отпуск.
Третий семестр
Служебно-разыскная овчарка Рада каждое утро первой спускалась в котлован арматурного цеха — прежде чем туда ступали люди. Натренированная распознавать запах взрывчатки, она обнюхивала каждый метр высохшего бурого грунта, и там, где проходила Рада, можно было смело ставить табличку: «Проверено, мин нет».
В то сентябрьское утро, пройдя несколько метров по дну котлована, она села на землю. Не поверив собаке, ее проводник Виктор Романенко заставил Раду повторить весь путь. Собака снова остановилась в том же месте, преданно глядя в глаза хозяину: ей в таких случаях, она это знала точно, полагался сахар. Сомнений у Романенко теперь уже не оставалось.
Котлован арматурного цеха был заминирован.
Возможно, именно в это утро мама Сергея Меркулова получила от него очередное письмо. Уезжая, он заранее насочинял их целую пачку, якобы из Сибири, якобы из институтского стройотряда, и надежный товарищ теперь регулярно опускал письма в почтовый ящик. Это была святая сыновняя ложь. Узнай мать о том, что он снова в Афганистане, вызова «неотложки» не миновать. Его конспиративный план чуть было не пошел прахом в день прилета в Кабул, когда их, только что сошедших с трапа самолета, снимали для программы «Время». Быть может, впервые в жизни Сергей Меркулов, кавалер ордена Красной Звезды и медали «За боевые заслуги», спрятался тогда за спины товарищей: этот телесюжет для его мамы не предназначался.
На следующий день после ЧП в котловане строительный отряд «Дружба» вышел, как ни в чем не бывало, на работу. Фундамент арматурного цеха Кабульского домостроительного комбината — их основной объект, и останавливать работу из-за той мины никто не собирался. Только кто-то из них вспомнил старую армейскую шутку:
— «Дембель» в опасности! Меняю лопату на автомат.
Меняться, конечно, не стали бы, если бы и представилась такая возможность. В этом и была их идея: вернуться в Афганистан не с автоматами — с лопатами и мастерками в руках.