Над уровнем моря
Шрифт:
А я, как вчера, совсем ее не перекладывал, только потрогал палку.
Мы доели почти весь хлеб, остался сахар да табак.
– А если они сегодня не придут?
– Куда денутся?
– сказал я.
– Придут. Давай о другом говорить.
– Почкалуй, будет вернее. За жизнь?
– Начинай, - сказал я.
– Чем вы живете?
– спросил он.
– Ну, вот зиму?
– Белку бьем, соболя добываем.
– Белки много в этом году?
– Много, только она драная.
–
– Драная.
– Почему?
– Ходом идет, обдирается.
– Почему?
– Бежит.
– Куда?
– Она знает. И плачет.
– Плачет?
– Ну. Ореха мало.
– Мне было интересно говорить, он спрашивал, как мы жили.
– А осенью я марала на дудку беру...
– Как на дудку?
– Дудки у нас деревянные, надо в себя воздух тянуть. Красивая охота! Осени еще нет, а я лягу спать, закрою глаза и слышу, как марал ревет. Он хорошо ревет, ни на что не похоже, вроде поет... Я тоже хорошо реву.
– А марала много в вашей тайге?
– Медведя мало, марала много.
– Он его задирает?
– Не так его, как маралят. Маралуха убежит, а мараленок в траве вроде мертвый, хотя медведь тут нюхает. Глазами встретятся, мараленок прыгает от земли, и ему смерть. Медведь и мать бы догнал, но глупый. Маралуха скроется, и медведь за ней не бежит. Глупый.
– Ну да, глупый! В цирке их учат на велосипеде, на коньках и даже в хоккей.
– Нет, глупый.
– повторил я.
– У него ума половину от человека, а может, и двадцать пять процентов.
– Что?
– спросил инженер и засмеялся.
Я удивился, что он в таком положении смеется. Какой смех? Еды нет. Солнце придет, и станет жарко, а когда люди придут? Урчил убежал и не показывается. Он не дурак. Сейчас я пойду.
– Не уходите, Тобогоев!
– закричал Легостаев. Он смотрел на меня, щурился, глаза сильней раскрывал и снова щурился, хотел лучше увидеть.
– Кислицы соберу, - сказал я.
– Ты отдыхай маленько. Смородина была зеленая, твердая, сильно кислая. Я сварил полный котелок, растолок камнями сахар в тряпочке и засыпал еду.
– В войну плохо ели, - сказал я инженеру.
– Домой пришел - голод. Шкуру теленка нашел под крышей, варил два дня, и все ели полдня.
– А эта кислица ничего, можно!
Мне радость, что он много съел. Стоял полный день, только солнце не появилось, и небо было серое. Потом пылью пошел дождь. Плохо. Я вытащил из-под Легостаева рюкзак, накрыл больного, ногу ладно накрыл. Инженер молчал, а я думал про его терпенье. Так не все могут. Я бы пропал.
– Нет, надо о чем-нибудь говорить, Тобогоев!
– сказал он.
– Иначе нельзя. Надо говорить, говорить!.. Вы видели речку, которая напротив падает?
– Видал.
– А камни там правда красные или это мне кажется?
–
– Почему?
– Видать, руда.
– А что значит Кынташ?
– Таш - камень.
– А кын?
– Кровь, - сказал я.
Инженер замолчал, а я подумал, зря такой разговор пошел,
– А как будет по-алтайски водка?
– спросил он, не знаю зачем.
– Кабак аракы.
– Вот если б вы взяли с собой кабак аракы, хоть четвертинку!
– Нет. Ладно, не взяли.
– Почему?
– Уже бы выпили, - сказал я.
Он снова засмеялся, а мне стало плохо, потому что он может головой заболеть. Когда они придут? Ночь я останусь, а утром надо за народом. Другого не придумаешь, пропадем диое. Правда, надо о чем-нибудь говорить. О простом. Если человеку плохо, надо с ним говорить о простом.
сказал что попало я, - куда захотел, туда
снова растянул губы была черная, а утром
– Главное, - поехал...
Я пожалел, что так сказал. Он в светлой бороде. Это вчера борода я номыл ее.
– Тобогоев, как будет по-алтайски "Я хочу пить"?
– Мен суузак турум. Ты пить хочешь?
– Да.
Принес котелок с водой, он выпил много. Голова у него была горячая и тяжелая, а глаза не смотрели. День кончался. Неизвестно, где сейчас солнце, только стало холодно, и я пошел за дровами. Я сварил чай с березовой чагой и положил в котелок весь сахар. У пас был еще маленький кусочек хлеба.
– Мен суузак турум, - к месту сказал инженер, и я дал ему чаю. Мне осталась половина, и я с большой радостью тоже выпил. Хлеб отдам ему перед ночью. Где Урчил? Знаю, что близко, однако не показывается. Умный собака.
– Тобогоев, а как по-алтайски друг?
– Тебе трудно выговорить. Надьы.
– Что тут трудного? Нады?
Верно, однако, - не стал поправлять его я.
Можно еще спросить, Тобогоев?
Пусть спрашивает про наш язык. Мы будем говорить, а думать не надо.
– Как по-вашему брат?
– Это просто: карындаш.
Карандаш?
– Не так. Карындаш!
Темнота в ущелье, и надо за дровами, пока видно. От горячих углей уходить плохо. Спина сильно болит, я промочил ее под дождем и не просушил.
– Карындаш!
– хорошо повторил инженер.
Дождь не идет, но и звезд нету. Вертолета не будет.
6. КОТЯ, ТУРИСТ
Умора, как я-то попал в эту историю, просто подохнуть можно со смеху. Иными словами, плачу и рыдаю...
Еще зимой мы с Бобом решили куда-нибудь дикарями. А куда, расскажите вы мне, можно в наше время податься?
– Дед, махнем в Рио!
– с тоской собачьей говорил всю весну Боб.
– А? Днем Копа Кабана, креолочки в песочке, вечером кабаре. Звучит, дед?