Над уровнем моря
Шрифт:
– Пойдем вниз, Сашка, - сказал я.
– Посмотрим...
– Куда вы?
– крикнул инженер.
– Зачем?
– не понял Сашка.
– Может, сапог твой Тушкем выкинул? Сашка на свои босые ноги глянул и заругался, крест назвал поганым словом.
– Стойте!
– крикнул инженер и даже задвигался.
– Саша, какую тебе ногу разуло? Левую? Сорок второй носишь? Тяни мой сапог. Только тихо, не дергай!
Инженер не смотрел глазами, однако понял дело сразу. И хорошо получилось. Сашка обут, а то бы не знаю, что было. Инженер звука не иодал, когда Сашка с его ноги сапог тянул, крепко руками камни взял. Сашка хлеба отломил и сказал, что сырая энцефалитка ему не нужна, а тут пригодится. Он попрощался и ушел. Урчил проводил его немного и вернулся.
– Тобогоев, только вы не уходите, - сказал инженер.
– Куда мне, - сказал я и подумал, с чего начать дела.
– Скоро холодно станет, дров надо, - услышал я.
– Как здесь без дров?
– говорю, а сам все по бокам скалы смотрю, ладную палку ищу, чтоб длинная была, прямая и сухая.
– Не дадите мне хлеба, Тобогоев?
– Почему не дам?
Дал хлеба и подумал, что хватит, а то плохо ему станет. И еды мало, а когда помощь будет, неизвестно, все теперь зависит от Сашки и его головы. Палку я нашел, обчистил ножом и сказал, буду сейчас привязывать ее к больной ноге, чтоб не двигалась кость. Он сказал, что это я, пожалуй, ничего себе придумал. Палка ладная, под самую его подмышку. Я резал лямки от рюкзака и делал что хотел. Как лежала нога, так и привязал ее к палке. Инженер терпел, и я опять удивился, вроде он все же человек, а не росомаха.
Дров тут мало, а солнце зашло уж за хребет, и стало холодно. Перекатил через камень кедровую лесину с корнем, березовых сучьев набрал, только больше сырых и гнилых, береза быстро пропадает на земле, если с нее кору не снять. А бересты натряс много и сухой красной пихты набрал, чтоб костер ночью кормить. В запасе еще колодина, нод ней утром лежал инженер.
Спать я ему наладил хорошо. Наломал мягких веток, распорол и подстелил рюкзак, Сашкину энцефалитку тоже, а своей курткой прикрыл. Костер загорелся, инженеру было тепло. Я ждал, когда он заснет, однако не дождался.
– Тобогоев, нельзя ли мне еще хлеба?
Хлеба я дал мало и сказал, что у нас одна банка сгущенки, одна тушенки, лапши горсть и сахар. А хлеба меньше буханки.
– Не густо, - сказал он.
– Правду говоришь.
– Тушенку на ужин, - распорядился он.
– Чтоб ночью было теплей. Но до ужина еще не скоро. Давайте поговорим о чем-нибудь.
– Почему не говорить? Давай начинай.
Инженер закрыл глаза, а я глядел на огонь, на речку и красные камни Кынташа. Они начали помирать без солнца и совсем были темные, когда я глядел на них после огня. А Тушкем сильно работал, в голову шум пришел и не уходил.
– Тобогоев, почему вас только двое?
– Другие в Кыге ищут, - решил я сказать правду.
– Постой, а это разве не Кыга?
– Нет. Тушкем.
Он ощурился на меня, хотел что-то сказать, но вроде передумал.
– Ладно... А что значит Тушкем?
– Как это по-русски будет? "Тот, кто падает".
– Сильно! А есть у вас места хуже, чем это?
– Почему нет? Есть. Башкаус место плохое. Над озером тоже есть. Урочище Аю-Кечпес.
– А это как перевести?
– "Медведь не пройдет".
– Ух, ты! А тут медведь есть? Куда девался? Однако мало.
– Почему?
Ореха в том году не было... Сейчас медведя плохо встретить.
Почему?
– Женятся. Свадьбы гуляют.
– А какие это свадьбы?
Медведиха смотрит, а они борются. .
– Каким образом?
– Считай, как люди. Поднимутся на задние лапы, а передними борются.
– Насмерть?
– Никогда не бывает.
Инженер говорил о пустом. Ладно, пусть! Ущелье стало темным. Сверху звезд не видно, тучи обратно пришли. Урчил рядом лежал, на костер глядел, не мигал, а инженер никуда не глядел, все спрашивал да спрашивал.
Расскажите, Тобогоев, что-нибудь про жизнь.
Как это?
Ну, про свою жизнь.
Живем однако. Только жена болеет, и коня отобрали.
– Как отобрали?
– Закон пришел. А без коня алтаец куда?
– Идиоты!
– закричал инженер.
– Пни!
– Ты не кричи. Закрывай глаза, лежи.
– Тогда и у меня надо "Москвича" отнять!
– снова закричал он.
– У тебя есть машина?
– спросил я, а то он был злой.
– Своя?
– Своя,
– Это шибко хорошо!
– сказал я.
– Куда захотел, туда и поехал.
– Идиоты!
– У него голос стал, как у парнишки.
– Ну, можно ли тут коня отбирать? Это неправильно! Реку не перебродишь. Этот закон все равно отменят, Тобогоев!
– На машине хорошо, - говорю я.
– Куда захотел, туда поехал.
Надо было есть и спать. Я плохо думал и говорить по-русски стало тяжело.
– Еще что-нибудь про жизнь расскажите!
– снова попросил инженер. Вы сейчас в партии?
– А как же?
– говорю.
– Всегда. На фронте вступали.
– Вон оно что, - медленно сказал инженер.
– А с кем сейчас из наших таксаторов? В какой партии работаете?
– Не работаю. Сонц прогнал. Давай, знаешь, еду делать начну...
Еда вышла жирная. Я снова держал инженеру голову и кормил. Когда осталась в котелке половина, он лег, однако я взял три ложки и сказал, что не хочу. Тогда он доел все. Урчилу мы ничего не дали. Собака завтра сеноставку или бурундука поймает. Не помрет. Чай заварил я листом смородины и сахару много насыпал. Было густо пить, хорошо.
Костер я перенес на другую сторону от Легостаева, под гнилую колоду и привалил мою лесину. Это дало жар, стало, как под солнцем, потому что камни держали тепло. Инженера я повернул, чтоб ногу не грело, а он все время просил положить ее удобно. Я скоро понял, это зря. Трогаю тряпки, а он говорит, вот теперь лучше, спокойнее ноге. И пить просил много. Я стал говорить, столько воды нельзя.
Мы спали плохо. Утром я собрал палки сварить чаю. Урчи-ла не было с нами, ушел. Я открыл последнюю банку сгущенки и подумал, надо было привязать собаку, мало ли что получится. Сашка совсем просто может не выйти к озеру. Все они ходят по тайге - глаза не смотри.
Скалы на другой стороне Тушкема закрыл туман. Он не двигался. Не туман, а вроде белые облака сели на камни. У нас было сыро. Инженер дрожал, согревался у костра, начал двигать руками, однако глаз не раскрывал.
– Пожалуйста, переложите мне ногу, Тобогоев!
– попросил он.
– Вот так. Спасибо.