Надежда умирает последней
Шрифт:
Много чего он рассказывал такого, во что мне и верить не хотелось, – про Лаос, про то, какие у нас там делишки были…
Вилли подалась вперед и тихо спросила:
– А он не рассказывал про моего отца?
Лэситер повернулся к ней, глаза его чернели на фоне заката.
– Когда Валдес видел вашего отца в последний раз, тот еще был жив, пытался спасти самолет.
– Ну и что же случилось?
– Луис выпрыгнул сразу после взрыва, так что и не видел толком…
– Погоди-ка, – перебил его Гай, – ты сказал, «взрыва»?
– Так он сказал. Мол, что-то
– Но самолет же подбили…
– Его не подбивали, Валдес был в этом уверен на все сто. Вполне возможно, что они-таки попали под обстрел зениток, но не в них было дело. Дверь-то, мол, в салоне наружу вынесло подчистую. Он все время перебирал в памяти груз, что они несли на борту, но кроме авиазапчастей в накладной ничего припомнить не мог.
– Пассажир еще… – напомнила Вилли.
Лэситер кивнул:
– Да, Валдес упомянул его. Сказал, что тот еще малый был – тихий такой, прям святоша. Но они видели, что он был важной персоной – медальон-то у него на шее был какой!
– В смысле, золотой? Цепь золотая? – спросил Гай.
– Какой-то медальон. Как будто что-то сакральное.
– А где его нужно было высадить?
– На той стороне, у вьетконговцев. Скинули и скрылись, чтобы никакого шуму, – таким было задание.
– Валдес вам это рассказал? – спросила Вилли.
– Лучше бы не рассказывал, будь оно неладно.
Лэситер отхлебнул еще пива. Рука его снова задрожала. Закат усыпал реку кровавой рябью.
– Забавно, но тогда, в лагере, мы себя чувствовали как будто даже защищенно. Может быть, все это была промывка мозгов, но надзиратели твердили Валдесу, что это удача для него – в плену сидеть, что он знал такое, от чего ему было бы несдобровать, мол, ЦРУ с ним бы расправилось.
– Больше похоже на обработку мозгов.
– Я сам так подумал. Коммуняки нашли способ сломать его. Ну и страху же они на него напустили – просыпался среди ночи, кричал про подорванный самолет…
Лэситер уставился на гладь реки.
– Ну а после войны нас отпустили. Валдес и другие отправились домой. Он написал мне письмо из Бангкока, его передала одна медсестричка из Красного Креста – мы с ней познакомились в Ханое, сразу после освобождения, – англичанка, зуб у нее маленько есть на Америку, но сама отличная деваха. Когда я письмо это прочитал, то подумал, ну совсем поехал наш Валдес. Какую-то ахинею он там нес, что его не выпускают, что звонки его прослушиваются. Ну, думаю, домой приедет – поправится. А тут звонит эта Нора Уокер, медсестра, говорит, ему конец настал. Пулю себе в лоб пустил.
Вилли спросила:
– Вы думаете, это было самоубийство?
– Я думаю, он был как груз на шее – контора этого не любит.
Он снова перевел измученный взгляд на реку.
– Ведь когда мы были в Туене, он только и говорил о том, как хочет обратно домой, к своим старым корешам да товарищам. А мне что – мне не к кому возвращаться, сестра одна, да и та мне как чужая. Тут у меня хотя бы девушка была, кто-то, кого я люблю. И я не один такой, есть тут и другие – прячутся по джунглям да деревенькам. Такие, знаете ли, которые уже корни
Он покачал головой.
– Жалко, что Валдес так не сделал… был бы живой сейчас.
– Но разве здесь не трудно живется? – спросила Вилли. – Быть чужаком, с клеймом врага на лбу… Неужели не боитесь властей?
Лэситер в ответ усмехнулся и указал головой на столик поодаль, за которым сидело четверо.
– Вы поздоровались с нашими блюстителями порядка? Я так думаю, они за вами ходят с самого времени вашего прибытия в город.
– Оно и видно было, – сказал Гай.
– Мне почему-то кажется, что они здесь, чтобы меня охранять. Тот факт, что я жив и здоров, указывает лишь на то, что они вовсе не империя зла.
Он поднял бокал в честь четырех полисменов. Те глупо заулыбались.
– Ну хорошо, – сказал Гай, – вот ты сидишь здесь, отрезанный от мира, так зачем нужен ЦРУ?
– Нора мне кое-что сообщила.
– Медсестра?
Лэситер кивнул.
– После войны она осталась в Ханое. Работает по сей день в тамошней больнице. Так вот, с год назад пришел к ней какой-то американец. Спросил, как меня можно найти. Сказал, что у него срочное сообщение для меня от дяди. Но Нора шустрая девица, сообразила. Сказала им, что я уехал из страны, что живу в Таиланде. Молодец она.
– Почему молодец?
– Да потому что нет у меня дяди.
Наступила тишина. Гай тихо спросил:
– Ты думаешь, тот человек был от конторы?
– Не знаю, не знаю… а вдруг да. Вдруг он найдет меня? Не охота мне кончить как Луис Валдес – с дырой в голове.
По реке, в полумраке, словно призраки, сновали лодки. Работник кафе бесшумно обошел палубу и зажег вереницу бумажных фонарей.
– Я живу тише воды теперь, – сказал Лэситер, – чтоб никакого шуму. Не выделяюсь, видите, волосы другие.
Он слегка оскалился и подергал себя за жиденький коричневый хвостик.
– Этот цвет я добыл у одного местного травиниста – смесь каракатицы и еще бог знает чего. Воняет жутко, но зато я больше не блондин. – Он насупился: – Я так рассчитывал, что контора наконец забудет про меня, и поэтому, когда вы появились на моем крыльце, я… у меня просто сердце в пятки ушло.
Бармен поставил на проигрыватель пластинку, и зазвучала вьетнамская песня про любовь. Душещипательная мелодия стелилась вокруг, словно туман над рекой. Ветер колыхал бумажные фонарики и заставлял тени плясать по всей палубе. Лэситер глазел на пустые бутылки в количестве пяти штук, заказал шестую.
– Не сразу, далеко не сразу, но все-таки привыкаешь к жизни здесь, – сказал он. – К ритму местному, к людям, к тому, как они думают. Народ тут особо не хнычет и не терзается из-за невзгод. Просто принимают вещи как есть. Мне это нравится. Со временем я стал думать, что это единственное место, где я чувствую себя в своей тарелке и где безопасно. – Он взглянул на Вилли: – Может, и вам здесь безопаснее всего.
– Но я не вы, – сказала Вилли, – я не могу остаться здесь на всю жизнь.
– Я посажу ее на следующий же самолет до Бангкока, – сказал Гай.