Нагие и мёртвые
Шрифт:
Рот никогда не знал, о чем говорить с ними. Ему так хотелось поговорить с кем-нибудь не о пустяках, не о глупостях, а о серьезных вещах. Его разбирала досада оттого, что среди новичков не было ни одного его знакомого. Все солдаты, вместе с которыми он выезжал из США, попали во время последнего распределения в другие места.
Но даже и те ребята, по его мнению, не представляли собой ничего особенного. Рот считал, что все они были очень несерьезными и даже глуповатыми. Единственной темой их разговоров были женщины; больше, казалось, они ни о чем не думали.
Рот уныло рассматривал разбросанные по пляжу палатки. Через день или два его назначат во взвод. Мысль оо этом нисколько не радовала Рота. Теперь он станет стрелком. Ничего хорошего в этом Рот для себя не видел. Ему ведь сказали, что он будет писарем в штабе. «Все мы нужны армии только как пушечное мясо»,-с горечью подумал он. В стрелки назначают даже таких, как он, отцов семейства, людей со слабым здоровьем. Уж кому-кому, а ему-то быть стрелком вовсе не обязательно, он окончил колледж и знаком с канцелярской работой. Но попробуй-ка объясни все это начальству, никто даже не захочет слушать.
Проходя мимо одной из палаток, Рот увидел солдата, старательно забивавшего в песок колышки. Он узнал его, это был Гольдстейн, один из тех, кого назначили вместе с ним в разведывательный взвод.
–Привет! – поздоровался Рот. – Ты, я вижу, без дела не силишь.
Не разгибая спины, Гольдстейн вопросительно поднял голову.
Это был молодой человек лет двадцати семи с необычайно белокурыми волосами. Он прищурившись, как это делают близорукие, посмотрел на Рота своими серьезными, слегка навыкате голубыми глазами Его лицо расплылось в радостной улыбке. И эта улыбка, и внимательный взгляд производили впечатление неподдельного дружелюбия и глубокой искренности.
– Закрепляю свою палатку, – сказал он. – Я долго размышлял сегодня, почему она плохо держится, и наконец догадался: в армии совсем не подумали об изготовлении специальных колышков для песка, – продолжал он с явным воодушевлением. – Я взял обыкновенные ветки, очистил их от сучьев и вот делаю из них колышки. Могу поспорить, что такие выдержат любой ветер.
Гольдстейн всегда говорил очень убежденно, но немного торопился, как будто опасался, что его вот-вот перебьют Не будь на его лице морщин у носа и в уголках губ, он выглядел бы совсем мальчишкой.
– Неплохая идея, – сказал Рот.
Не зная, что бы сказать еще, он стоял несколько секунд в нерешительности, потом сел на песок. Гольдстейн продолжал работать, тихо напевая что-то себе под нос.
– Ну, что ты скажешь о нашем назначении? – спросил он.
– Ничего хорошего. Я ожидал этого, – ответил Рот, пожав плечами. Он был невысокого роста, с несколько сутулой спиной и длинными руками. Все в нем казалось каким-то унылым, скучным: и длинный нос, и мешки под глазами, и выдвинутые вперед плечи. Из-за коротко остриженных волос сразу же бросались в глаза большие уши -Нет, мне не нравится наше назначение, – повторил он несколько с вызовом. Всем своим видом Рот напоминал больную угрюмую обезьяну.
– А я считаю, что нам повезло, _ мягко возразпл Гольдстейй. _ В конце концов, нам ведь не придется участвовать в самых жарких боях. Я слышал о штабной роте много хорошего, да и ребята в ней в большинстве с образованием.
Рот захватил горсть песка и начал медленно просеивать его сквозь пальцы.
– Что толку обманывать самого себя? – спросил он. – По-моему, каждый шаг на военной службе – это шаг к худшему... А уж этот шаг будет, наверное, к самому худшему. – Рот говорил таким замогильным голосом и так медленно, что Гольдстейн с нетерпением ждал, когда он кончит.
– Нет, нет, по-моему, ты смотришь на это слишком пессимистично, – сказал Гольдстейн. Он взял каску и начал забивать ею колышек. – Прости меня, но, по-моему, так на вещи смотреть нельзя. – Ударив несколько раз по колышку, Гольдстейн остановился и свистнул от удивления. – А сталь-то на касках не того... слабенькая, – заметил он разочарованно. – Смотри, какие появились вмятины от колышка. – Он показал каску Роту.
Рот презрительно улыбнулся. Гольдстейн со своей воодушевленностыо раздражал его.
– Одни только красивые слова... – разочарованно сказал он. – В армии как сядут тебе на шею, так и не слезут никогда. Возьми, к примеру, корабль, на котором мы пришли. Ведь нас напихали в него как сельдей в бочку.
– По-моему, начальство сделало все, что можно было, – заметил Гольдстейн.
– Это по-твоему, а по моему – нет, – возразил Рот и замолчал, как бы подбирая наиболее убедительные слова. – Ты заметил, в каких условиях находились офицеры? – спросил он. – Они спали в каютах, а мы, как свиньи, в трюмах. А все это для того, чтобы они могли чувствовать свое превосходство, считать себя людьми особого сорта. Это тот же прием, которым пользовался Гитлер, чтобы внушить немцам мысль об их превосходстве. – Произнося эти слова, Рот, вероятно, думал, что изрекает нечто необыкновенно мудрое.
– Но ведь как раз этого-то мы и не можем допустить, – возразил Гольдстейн. – Мы ведь воюем против этого. – Затем, как будто вспомнив о чем-то, он сердито нахмурил брови и добавил: – А-а... не знаю, по-моему, это просто банда антисемитов.
– Кто, немцы?
– Да, – ответил Гольдстейн не сразу.
– Ну что ж, это одно из объяснений, – произнес Рот с видом наставника. – Хотя все это не так просто, как кажется.
Гольдстейн не слушал его. Лицо его заметно помрачнело. Минуту назад он был бодрым и веселым, а теперь хорошее настроение неожиданно пропало. Рот продолжал говорить, и Гольдстейн время от времени согласно кивал ему головой или поддакивал, но это не имело никакой связи с тем, что говорил Рот. Гольдстейн размышлял над происшедшим сегодня днем эпизодом. Несколько солдат разговаривали с водителем грузовика, а он, Гольдстейн, случайно услышал их разговор. Водитель, здоровенный парень с круглым красным лицом, говорил новичкам о том. какие роты лучше, какие хуже. Уже выжав сцепление и начав потихоньку двигаться, он крикнул ребятам:
«Надеюсь, что вы не попадете в шестую роту: туда всех этих проклятых евреев суют!» Раздался дружный смех солдат, а один из них крикнул: «Если меня назначат туда, я лучше уволюсь из армии!»
Все снова громко загоготали. Воспоминание об этом случае вызвало у Гольдстейна возмущение, он покраснел, негодование смешалось в нем с чувством безнадежного отчаяния, ибо Гольдстейн хорошо понимал свое бессилие и невозможность что-либо изменить. Жаль, конечно, что он ничего не сказал тому парню, который закричал, что не пойдет в шестую роту, но дело было не в парне. Этот парень просто-напросто хотел показать, какой он умный и хороший. Дело было в том водителе грузовика. Гольдстейн снова представил себе гнусную морду водителя, и ему стало как-то не по себе. «Грубое животное», – подумал он. – На него нашло глубокое уныние: все еврейские погромы устраивали люди с такими вот мордами.