Нагие и мёртвые
Шрифт:
Перед этим Рот хотел расспросить Гольдстейна о его жене, но не решался. Слова Гольдстейна успокоили его. Все муки и сомнения, которые он испытывал, слушая солдат, обсуждавших свои похождения и отношения с женщинами, теперь несколько притупились.
– Правильно, – охотно согласился Рот, – женщин это почти не интересует.
Гольдстейн, как казалось Роту, высказывал его, Рота, мысли и поэтому нравился ему все больше и больше. Он, по его мнению, был очень добрым, порядочным человеком, который никогда и никому не пожелает и не сделает плохого. Более того, Рот был уверен, что и сам он нравится Гольдстейну.
– Как хорошо сидеть здесь, – сказал он своим глубоким глухим голосом.
Освещаемые лунным светом, палатки казались серебряными, а берег у самой кромки воды – сверкающим. Рота переполняли мысли, которые трудно было передать словами. Гольдстейн казался ему очень близким другом, почти родным человеком. Рот вздохнул. Неужели еврею, чтобы его действительно понимали, нужно всегда искать друзей среди евреев?
Мысль об этом неожиданно огорчила его. Почему все это должно быть так, а не иначе? Он окончил колледж, более образован, чем большинство окружающих, но что это дает ему? Единственный человек, с которым, по его мнению, можно поговорить, был вот этот Гольдстейн, но он рассуждал совсем как старый бородатый еврей.
Несколько минут они сидели молча. Луна скрылась за облаком, и берег сразу стал очень темным, мрачным, молчаливым. Ночную тишину нарушали лишь приглушенные голоса и смех в других палатках. Рот подумал, что через несколько минут ему придется идти в свою палатку. Он со страхом вспомнил о том, что ночью его разбудят для заступления в караул. Из темноты вынырнула фигура приближавшегося к ним солдата.
– Это, кажется, дружище Вайман, – сказал Гольдстейн. – Хороший парень.
– Он что, как и мы, назначен в разведывательный взвод? – спросил Рот.
– Ага, – кивнул Гольдстейн. – Когда мы узнали, что оба назначены в один и тот же взвод, решили спать в одной палатке, если нам разрешат.
Рот кисло улыбнулся. Подошедший Вайман нагнулся, намереваясь войти в палатку, и Рот отодвинулся, чтобы пропустить его.
– Кажется, я видел тебя, когда нас собирали всех вместе, – сказал Рот, не ожидая, когда Гольдстейн познакомит их друг с другом.
– О, конечно, и я помню тебя! – весело отозвался Вайман.
Это был высокий стройный юноша со светлыми волосами и скуластым лицом. Он уселся на одно из одеял и зевнул.
– Я не думал, что разговор будет таким долгим, – сказал он, как бы извиняясь перед Гольдстейном.
– Ничего, ничего, – отозвался Гольдстейн. – Мне пришла в голову идея закрепить палатку, и теперь, по-моему, ее уж никак не свалить.
Вайман осмотрел палатку и заметил новые колышки.
– О, это здорово! – сказал он радостно. – Ты уж извини меня, что я не мог тебе здесь помочь, Джо.
– Пустяки, – ответил Гольдстейн.
Рот почувствовал себя лишним. Он встал.
– Ну я, пожалуй, пойду, – сказал он, почесывая свое худое предплечье.
– Посиди еще, – предложил ему Гольдстейн.
– Нет, надо поспать перед караулом, – сказал Рот и направился к своей палатке.
В темноте идти по песку было трудно. Рот подумал о том, что Гольдстейн не так уж дружелюбен, как кажется. «Это просто поверхностная черта его характера», – решил он и глубоко вздохнул.
Под его ногами едва слышно шуршал песок.
– А я тебе говорю, что обмануть можно кого хочешь и как хочешь, если только как следует подумать, – сказал Полак, улыбаясь, выдвинув свою длинную челюсть вперед в сторону лежавшего рядом Стива Минетты. – Нет таких положений, из которых нельзя было бы найти выход.
Минетте было всего двадцать лет, но он уже успел облысеть, и лоб из-за этого казался необыкновенно высоким. Он отрастил жиденькие усики и аккуратно подстригал их. Однажды кто-то сказал, что он похож на Уильяма Пауэла, и с тех пор Минетта стал причесывать свои волосы так, чтобы усилить сходство с ним.
– Нет, я не согласен с тобой, – ответил он. – Есть такие хитрецы, которых никак не проведешь.
– Чепуха это! – возмутился Полак. Он повернулся под одеялом так, чтобы видеть Минетту. – Вот послушай-ка. Как-то раз я потрошил цыпленка для какой-то старухи. В мясной лавке... И вот я задумал оставить себе кусочек жира... Знаешь, у цыплят около живота всегда есть два таких кусочка жира... – Он прервал свой рассказ, как артист, желающий привлечь внимание аудитории.
Взглянув на неприятно улыбавшийся подвижный рот Полака, Минетта тоже улыбнулся.
– Ну и что? – спросил он.
– Ха, она, стерва, не сводила глаз с моих рук, как голодная собака. А когда я начал заворачивать цыпленка, она вдруг спрашивает: «А где второй кусочек жира?» Я посмотрел на нее очень удивленно и говорю: «Мадам, его брать не следует, он подпорченный. Он испортит вкус всего цыпленка». А она качает головой и говорит: «Ничего, ничего, мальчик, положите его мне». Ну что ж, делать было нечего – пришлось положить.
– Ну и что же, кого ж ты обманул? – удивился Мипетта.
– Ха! Прежде чем положить кусочек в сверток, я незаметно надрезал желчный пузырь. Ты представляешь, какой вкус был у этого цыпленка?
Минетта пожал плечами. Лунный свет был достаточно ярким, чтобы видеть Полака. Из-за трех отсутствующих зубов с левой стороны саркастическая улыбка на его лице казалась очень забавной.
Полаку было, вероятно, не более двадцати одного года, но взгляд его жуликоватых глаз производил отталкивающее впечатление и настораживал, а когда он смеялся, кожа на лице морщилась, как у пожилого человека. Минетте было как-то не по себе от этого. Откровенно говоря, он опасался, что Полак умнее и хитрее его.
– Не трави! – остановил его Мипетта. За кого Полак его принимает, чтоб рассказывать эти небылицы!
– Что, не веришь? Это чистейшая правда, честное слово! – обиделся Полак. Он не выговаривал букву "р", и такие слова, как «правда», «праздник», произносил: «павда», «паздник».
– Да, да, павда, – передразнил его Минетта.
– Веселишься, да? – спросил Полак.
– Не жалуюсь. Ты рассказываешь прямо как в комиксах. – Минетта зевнул. – Что ни говори, а в армии втирать очки еще никому не удавалось.