Награда для Иуды
Шрифт:
– Что-то с мальчишкой?
– Ну, короче, перед тем, как запускать пацана в цистерну, я его обыскивал. Ты ведь сам видел, как я его шмонал. Но просмотрел сигареты и зажигалку. То ли он их в кроссовки спрятал, то ли в задницу… Короче, люк в цистерне, как ты велел, я оставлял открытым, чтобы была вентиляция. А сам рядом сидел, сторожил. Смотрю, дым повалил. Видно, прикурил пацан сигарету и закемарил. Ну, окурок упал. Кругом, ясное дело, мазут. Оно и загорелось. Я туда сунулся, а там уже вовсю полыхает…
Далее Чума подробно рассказал, как опустил в горящую цистерну железную лестницу и пожарный багор, он до последней секунды был уверен, что из этой затеи ничего не получится, парень уже лишился чувств, надышавшись ядовитым дымом, и теперь сгорит заживо. Но Чинцов находился в сознании. Слушая команды, что давал Чума сверху, он подцепил ремень джинсов к крюку багра, и стал карабкаться вверх по перекладинам лестницы. Чума, задыхаясь от дыма, тянул на себя багор, моля Бога, чтобы древко выдержало, не переломилось. Дима лишился сознания, когда до люка оставалось всего чуть. Но Чума, вцепившись в древко мертвой хваткой, удержал парня, поднял наверх. И, уложив бесчувственного на сохлую траву, долго сбивал с него огонь своей брезентовой курткой, сам обжег руки, а уж дыму наглотался… Сбегав за водой, вылил три бутыли на еще дымящуюся, прогоревшую насквозь одежду. Затем, перетащил Чинцова на кусок брезента, поволок к ближней казарме.
Ведя свой эмоциональный рассказ о героическом спасении мальчишки, искусно сплетая вымысел с правдой, Чума вскрикивал, возбужденно махал руками и даже выполнял глубокие приседания, демонстрируя Барберу, с каким рвением он вытаскивал парня из люка, волоком тащил его к казарме. А потом, исходя потом, уже совершенно обессиленный, приподнял тело на руки, уложил на железную койку, застеленную спальником. Чума ни на шаг не отходил от него ночью, глаз не сомкнул, но лекарств под рукой никаких, и чем помочь человеку, неизвестно.
Через минуту Барбер подбежал к койке, на которой лежал Чинцов. Скинув с себя куртку, Барбер вытащил опасную бритву, раскрыл ее. Разрезал ремень, распорол прогоревшие штанины, попытался снять кроссовки, но они не отходили от ступней, словно намертво приварились к ногам. Чума, почуяв нутром, что худшие, самые опасные минуты, позади, отошел в сторону и, присев на подоконник, засмолил сигарету. Смотреть на то, как Барбер освобождает парня из обгоревшей одежды, было неприятно до тошноты.
– Деньги были рядом, – Барбер обернулся к окну. – Протяни руку и возьми. Я забил его матери стрелку. И что я ей предъявлю? Вот эти головешки?
– Я не виноват, что этот придурок, кретин чертов догадался курить в цистерне, где хранили горючее. Это же надо до такого допереть…
– Тащи бутылки с водой. И захвати из бардачка «Нивы» мягкую губку. Это чудо, что он до сих пор не впал в болевой шок. Чудо, что не помер. Дуй, живо.
Когда через пару минуту Чума вернулся, Барбер стоял на коленях у кровати. Он уже вытащил из барсетки ампулу с морфином и шприц, который держал для себя, на черный день, и теперь пытался сделать укол. Но на запястьях рук, покрытых волдырями и коркой запекшейся крови, слишком трудно отыскать вену. Чинцов хрипло стонал и подергивал конечностями, будто у него уже начались предсмертные судороги. Наконец раствор морфина в шприце окрасился в бордовый цвет. Темная венозная кровь… Значит, игла вошла, куда надо. Сделав инъекцию, Барбер бросил шприц на пол, скатал свою куртку в валик и подложил его под шею парня. Потянул вниз челюсть, широко раскрыл рот, снова вытащил бритву.
– Что ты делаешь? – Чума отступил на шаг.
Показалось, сейчас Барбер полоснет лезвием по горлу, и тем кончит муки Чинцова.
– У него ожоги не только губ, но и полости рта и носа, – не оглядываясь назад, объяснил Барбер. – Там большие волдыри. Они не дают ему нормально дышать. А парню нужен не только воздух, нужна вода. Не знаю, из какой соски ты его поил, если в горло почти ничего не проходит.
Барбер проткнул бритвой водяные пузыри в гортани и пазухах носа. Приказал Чуме не отходить от парня ни на шаг, сидеть у кровати и постоянно протирать тело губкой, смоченной водой. Проделать дырку в горлышке другой бутылки и каждые четверть часа каплями вливать в открытый рот воду, полстакана или около того.
– Вечером вернусь, – сказал Барбер. – Вместе с его матерью. И, возможно, с деньгами. Если этот чувак к нашему приезду отдаст концы, следом сдохнешь ты. Молись, чтобы он выжил.
Барбер, сжимая кулаки, вышел из казармы, громыхая тяжелыми башмаками. Чума слышал, как заревел движок «Нивы», через минуту все звуки стихли. Он присел на колченогий табурет, отвинтил пробку от пластиковой бутылки, плеснул воды на губку и стал водить ей по голым бедрам Чинцова, покрытым водяными пузырями.
– Сука, что б ты завтра околел, – шептал Чума. – Потерпи с этим делом. Еще, падла вонючая, успеешь откиинуться.
…Барбер, нарушив обещание вернуться к вечеру, приехал уже к обеду. Он вошел в казарму, отмахнувшись от Чумы, как от назойливой мухи, склонился над молодым человеком, обтер его влажной губкой и сказал, словно ответил на свои мысли:
– На полдороге к Москве я понял одну вещь. Если и дальше заниматься водными процедурами и прочей самодеятельностью, до позднего вечера он не дотянет. Чума в роли заботливой сиделки… Это даже не смешно. Сейчас мы перетащим его на спальнике к машине. Уложим на заднее сидение и отвезем в ярославскую больницу.
От удивления Чума выпустил из рук пластиковую бутылку.
– Но там потребуют наши документы. Начнется базар. Что случилось? Откуда его привезли? Кто вы такие? Из приемного покоя тут же сообщат в местное УВД. Менты срисуют нас в два счета.
– У меня надежная ксива на имя Зеленина, – сказал Барбер. – В приемном покое запишут мои координаты и отпустят с миром. Разговаривать с врачом буду я, твое дело сидеть в сторонке и молчать в тряпочку. Сам Чинцов не может и слова сказать, поэтому снять с него показания не смогут по крайней мере в ближайшие две-три недели. Мы в этой истории случайные люди. Видимо, произошел несчастной случай. Мы нашли мальчишку в на обочине трассы Москва – Ярославль. Остановились на дороге, чтобы отлить, перешли овраг, а парень лежал в кустах возле потухшего костра и стонал. Мы, ясное дело, помогли ему. Сняли сгоревшую одежду. Нашли студенческий билет. Он не обгорел, потому что лежал во внутреннем кармане куртки. О паспорте я не скажу ни слова, оставлю его себе. Пригодится.
Барбер похлопал себя по карману, где лежали документы Чинцова.
– Но тогда мы не получим ни гроша, – Чума, кажется, готов был выдавить из себя мутную. – Мы пролетим, как фанера…
– Мы пролетим, если он умрет, – отрезал Барбер. – Только в этом случае мы действительно пролетим. Пока менты будут устанавливать по студенческому билету его личность, пока узнают домашний адрес и телефон. Это и в Москве нескоро делается. А в Ярославле на такую канитель двое суток уйдет.
– Я ничего не понимаю.