Накануне
Шрифт:
свободы. Объясняйте крестьянам, горожанам, солдатам, что их
спасение только в победе социал-демократов.
Всех зовите к борьбе. Лучше погибнуть славною смертью,
борясь за рабочее дело, чем сложить голову за барыши капитала на
фронте или зачахнуть от голода и непосильной работы. Отдельное
выступление..."
Опять задержалось перо...
"...может разрастись во всероссийскую революцию, которая
даст толчок к революции в других странах.
Впереди борьба, но нас ждет верная победа. Все под красные
знамена революции! Долой царскую монархию! Да здравствует
демократическая республика! Да здравствует восьмичасовой рабочий
день! Все помещичьи земли народу! Долой войну! Да здравствует
братство рабочих всего мира! Да здравствует социалистический
интернационал!
Бюро Центрального Комитета
Российской соц.-дем. раб. партии (большевиков)".
Глава 20
Очень простое
На Сампсоньевском, 16, на звонок - условный: долгий, два коротких, открыл, впустил в прихожую седоволосый, в очках, плотный. Выслушал пароль, принял, приветно кивнув, конверт и тотчас опять открыл дверь на площадку. Наташа не успела рассмотреть ни его, ни темной прихожей. Как будто и не была.
И сразу - гора с плеч. Незачем было так волноваться. Совсем, совсем просто, оказывается.
И на улицах сегодня - ни демонстраций, ни городовых, ни патрулей. Кончилось? Не вышли? Может быть, поэтому-то они и призывают: "Все под знамена!" И Марина поэтому такая озабоченная сегодня, и у того рабочего, в шапке с наушниками, такое потемнелое... трагическое было лицо... Но тогда в Александринке сегодня - наверно!
Перед глазами встал - так ясно - парадный, нарядными людьми переполненный зал (на премьеры дамы заказывают себе обязательно новые, самые, самые модные туалеты), залитый светом, кресла и ложи красного бархата... Музыка... Заглушит, отгонит то, что третий день стонет в памяти, неотвязно, надрывно: "Хле-ба!"
Она прибавила шагу. По-прежнему попадались лишь одиночные, торопливо, как и она сама, идущие прохожие.
Она подходила уже к Дворянской, когда дорогу ей пересекла густая, как тогда на Сампсоньевском, дружно вперед бегущая толпа. Наташа переждала, пока опять опустеет перекресток. Далеко где-то простучали выстрелы, дошел крик, долгий и непонятный. Потом все смолкло. Наташа пошла потихоньку дальше, свернула за угол - и шатнулась назад. Почти у угла, на панели, под самым подъездом аптеки, с навеса которой кренился наполовину обломанный деревянный, огромный, двуглавый черный царский орел, лежал навзничь человек в сером полицейском пальто, с узкими серебряными погонами, с оборвышем портупеи через плечо. Рядом валялись обломки ножен, барашковая офицерская шапка. Из-под головы человека темными тягучими струйками растекалась кровь.
На секунду в голове помутилось. Врач. Вот. Началось.
Бегом обойдя раненого, она поднялась на подъезд аптеки. К стеклянным дверям жались с той стороны бледные, перепуганные лица. На знак Наташи настойчивый, неожиданно повелительный - открыли.
– Раненый. Дайте скорее бинтов. Йоду.
Провизор в белом халате отступил от порога, поправляя на сизом, с прожилками носу золотые очки.
– Вы что, медсестра? Оставьте лучше, если смею советовать... С рабочими этими как бы вам и самой не нажить неприятностей. Да и вообще... Видели, что они сделали с нашей вывеской... Царский орел, изволите видеть.
Наташа пробормотала:
– Там не рабочий... Офицер.
Аптечные засуетились.
– Офицер? Тогда, конечно, дело другое... Двухвершковый, стерилизованный дайте, Клавдия Васильевна. И ножницы хирургические...
На панель, холодную, коленями. Клавдия Васильевна, пугливо вздрагивая плечами в вязаной теплой кофточке, стараясь не смотреть, поддерживала окровавленную голову. Раненый без сознания. Не очнулся даже, когда Наташа, неистово пачкая пальцы, полила йод на рану.
– Бинта не хватит, принесите еще... Нет, обойдусь. Да, пульс...
Клавдия Васильевна посмотрела вдоль улицы, мимо Наташи, и прошептала радостно:
– Слава богу... Идут!
Наташа обернулась. Уже неподалеку шли к ним серединою мостовой городовые. Они вели курчавого парня, без шапки, с разбитым лицом. Увидев лежащего и Наташу, несколько городовых и околоточный в серой шинели отделились и побежали к подъезду.
– Господин помощник...
Голова, на руке у Наташи, дрогнула, чуть приподнялись веки. Сквозь сетку частых рыжих ресниц глянул тусклый, белесый глаз. Наташа чуть не уронила голову - затылком опять о панель.
Подошли остальные, приостановились на минуту. Парень, зло щурясь, стряхивая кровь с рассеченной брови, оглянул Наташу и крикнул:
– Мое почтенье! Давно не видались! Ты, выходит, - вон из каких, "иже херувимы". Господу богу и полиции!
Тяжелый удар кулаком в лицо отбросил парню голову назад. Он чуть не упал. Наташа крикнула с колен, не помня себя:
– Не смейте бить! Не смейте!
Парень рванулся и вытер с лица кровь.
– Нет, уж ты помолчи! Для своих побереги жалкование, невеста неневестная... Мы с ними в дележку не ходим, с царской псарней.
Его повели дальше. Наташа, пошатываясь, встала с колен.
Городовые уже подымали тело. Околоточный галантно приложил два пальца к шапке.
– Разрешите фамилию, адрес. За оказание помощи господин градоначальник...
Благодарность полиции. Медаль или деньги! Наташа расхохоталась истерически. Повернулась, не отвечая, пошла почти бегом.
Как в полусне, сквозь дымку - дома, люди. Зачем-то фонарь на дороге. Огромный, без стекол. И хруст под ногами колкий. Толпа. Опять толпа на дороге. Поют.
Остановилась. Троицкая площадь? Зачем? Ей же совсем не туда.
Пение оборвалось. Толпа замолчала, стало тихо, только далеко впереди, в первых рядах, должно быть, одинокий голос кричал какие-то, ясные очень, но совсем непонятные слова. Перебивая его, гнусаво и заунывно пропел рожок. Люди стояли. Рожок затрубил опять - на этот раз громко и нагло. Задние, ближние к Наташе, стали пятиться, повернули... Опять прижалась к стене, как тогда, на Сампсоньевском... Сейчас побегут.
Треск - нежданный, сухой, перекатом - прокатился, аукнулся где-то там, в куполах собора, перебив взвыв рожка. И тотчас - второй, торопливый, вдогон, словно испуганный. Люди рванулись - вроссыпь, в стороны, замельтешило в глазах... черное, черное... кто-то упал... И крик нечеловечий, надрывный - проклятьем и смертью. Здесь, совсем близко, у ног... Наташа зажала руками глаза. Топот ног, мчащихся в беге, бешеный, быстрый... И опять - залп.