Накануне
Шрифт:
Топот смолк. Сами собой, бессильно, упали руки. Наташа увидела. На оголившейся мостовой, на распаханном снегу - навзничь, недвижные... три... четыре... семь... одиннадцать... Шапки... ботик... блестящий, кем-то брошенный, стальной кошелек. И вдали, засекая улицу от панели и до панели, - выровненная, замершая шеренга, в рыжих солдатских шинелях, винтовки со штыками наперевес.
Глава 21
Да или нет
До семи Наташа пролежала на кровати ничком, уткнувшись в подушку.
Ужас, ужас!.. Жить же, жить нельзя после этого... Кто видел, никогда больше в жизни не улыбнется.
И рабочий этот... избитый... Как самую последнюю, подлую!..
В соседней комнате, у хозяйки, часы пробили семь. Наташа вспомнила:
"Маскарад". Спектакль. Бенефис.
Даже самая мысль - смотреть сейчас на красивые, набеленные, нарумяненные актерские лица, когда там, на улицах - кровь... на щеках, на висках, на груди... музыку слушать - скрипки!
– когда... рожок и стрельба...
– самая мысль показалась такою чудовищной, что горло сдавило удушьем. Как она могла вчера Марине сказать... Правда, она не знала, а Марина и тот, может быть, сами... так, как на площади было, под пулями...
Не будет спектакля. Отменят. Не смеют же люди...
Она сбросила ноги с кровати, села. А там стреляли - не люди? Тот, что играл смерть на рожке, - не человек? Отчего же тогда и в театре...
Идти. Обязательно. Посмотреть. Не может же быть. Слова такого нет, не найти, не придумать для тех, кто стал бы веселиться сегодня.
Лихорадочно Наташа оделась. Парадное платье - единственное: тоже, как светские дамы, как девушки лучшего общества, шила себе, специально к этому дню - на бенефис, на премьеру. Чтоб не быть хуже других... Почти с отвращением застегивала Наташа крючки. Причесалась наспех, обрывая гребенкой длинные белокурые, шелковистые волосы... Противные! Все, все противно.
На улице было пусто, когда Наташа вышла из дому. Темно. Не горят фонари - свет только от окон. Гулко цокают где-то далеко копыта.
На Каменноостровском тоже почти нет прохожих. Рысью проскакал конный патруль. На мосту - солдатская цепь. Окликнули. Подошел офицер, пригнулся к самому лицу. Наташа, торопясь, объясняла, вытащила из кошелька два театральных билета.
– Бенефис?
– офицер засмеялся.
– Пожалуйста. Вакулов, проводи барышню до той заставы, чтоб не задержали.
И посоветовал:
– Через Марсово поле - хотя там и ближе - лучше не ходите. Центр совершенно очищен, рабочие толпы оттеснены за мосты, за заставы, но все-таки могут попасться отдельные кучки. За Летним садом сверните по Фонтанке, потом по Караванной. Там вполне безопасно.
"Центр очищен"... "Рабочие оттеснены за заставы". Кончено? Значит будет?
С Караванной - на Невский. И сразу же под лучом прожектора, бившего от адмиралтейского шпица, увидела на пустой, во всю ширь, улице спешащих, как и она, пешеходов, три мчащихся автомобиля. Автомобили свернули один за другим вправо, огибая Публичную библиотеку. К театру, наверно.
Почти бегом, вкруг сквера, мимо полосатой будки у стены дворцового Аничкова сада, у которой сегодня не один - три часовых, мимо серых огромных, голых, безобразных истуканов - к театру. Окна освещены. Перед фронтоном, перед белою колоннадой выровнялись автомобили и санки: съезд. И в дверях - давка.
Глава 22
Маскарад
С балкона Наташа не узнала привычного зала: сцена вдвинулась в партер. Оркестр закрыт полом - просцениум, полукруглый, обрамлен архитектурным порталом: лестницы, балюстрады, вазы, две двери. Над каждой - ложа, задернутая красным шелком. По обе стороны дверей - тусклые зеркала, освещенные канделябрами. В зеркалах отражаются причудно огни и движение зала, зал вдвигается движением своим туда, на просцениум, к сцене, сливается с ним. Очень странное, но ясное чувство: вязкая, неприятная, но неодолимая какая-то связь.
Черный занавес: шелк! На нем - игральные карты.
Сосед слева, кося глаз, с назойливым удовольствием оглядывал Наташу. Хорошо еще, что справа нет другого такого же: она не отдала, не продала билета, хотя сотни ждали внизу: не найдется ли - за любую цену! Разве можно было продать! Он ловил ее взгляд, ища случая вступить в разговор.
И поймал.
– Волнующе, не правда ли? Головин - подлинный мастер. Еще не началось, а уже настроение в зале. Вы чувствуете? А зал премьеры, да еще бенефисный, нелегко взять в руки: аристократия крови и духа, лучшие живые силы страны. Я уверен, что они выиграют бой.
Наташа вздрогнула.
– Бой? О чем вы? Кто выиграет?
Сосед по-своему принял возбужденный и пристальный, - слишком пристальный, может быть, - Наташин взгляд.
Он приосанился, прямя нескладное тело.
– Кто? Пророки условного театра, художник и режиссер, не Лермонтов же, конечно. Вы как будто удивлены? Но ведь спектаклем сегодняшним предполагается завершить победой борьбу за условный театр. "Дон Жуан", "Стойкий принц"... вы эти постановки видали?.. только, так сказать, сценическая формула. В "Маскараде" мобилизуются все силы...
Занавес сдвинулся. Открылась тесная комната, огромный круглый стол, освещенный сверху, люди вокруг стола. Мелькают в рассчитанном, ритмом расчисленном азарте игры, сплетаясь, касаясь друг друга, шелестя - карты, золото, шуршащие пестрые листки ассигнаций, белые холеные руки...
"Хлеба!" Крикнуть им во весь их пышный праздничный зал?
Мимо слуха идут знакомые - затверженные когда-то наизусть! лермонтовские строки. И опять в памяти то, на площади. Наташа опустила голову низко. Зачем она все-таки пошла... Самообман какой-то... "Убедиться"... Просто хотелось на бенефис. И теперь... поделом...
" - Вы знаете, кто я?
– Я знаю "кто вы были".
Наташа подняла веки на ударивший по нервам, странный голос. Посреди сцены кто-то... страшный! Нечеловечно-страшный, особый совсем - в черном плаще, отделанном серебром, в белой маске с птичьим клювом. Опирается на длинную трость. Вкруг него, то размыкаясь, то смыкаясь, вьются волны танца, круженье розовых, голубых, многоцветных одежд.
Наташа дрогнула и спросила невольно:
– Кто?
Сосед ответил, не отводя глаз от сцены, укоризненным шепотом: