Наледь
Шрифт:
— Кто буду? История. Ваша история буду! — крикнул ему в ответ Басурманин, сорвал с себя медвежью шапку, явив народу бритую наголо сверкающую макушку, помахал головным убором на прощание.
— Ну да. История. Та самая, которая. Ни слова, ни полслова не соврет. Как в песне, — отчетливо произнес вслед ему Яромир. После чего окончательно захлопнул дверь кабины: — Поехали, Николай. Пора.
Молоковоз стронулся с места. Очень скоро прямая, как честь пионера, дорога донесла их до городской окраины, и затем дальше, дальше! К месту, где у обочины, кокетливо покосившись набок, приткнулась пивная «Любушка». На пороге ее, приосанившись, стоял собственной персоной Костик-Корчмарь, было видно: демонический
Яромир залился радостным, театрально-нарочитым хохотом, напротив, водитель Николай испуганно вжался всей широкой грудью в руль, стараясь как можно быстрее проскочить теперь навсегда злопамятное место.
Инженер и сам не осознал до конца, что именно он наделал и кому показал похабную острастку, но сей момент ему было наплевать. В голове его крутилась лишь единственная озорная фраза: «И пусть! И пусть!» Он не испытывал страха.
До города Смоленска добрались не без приключений. По дорогам и впрямь шастало немало тревожного народа. Но монтировка и внушительных размеров гаечный ключ не понадобились. Четырежды их тормозили неведомо чьи грабительские патрули под самыми разными знаменами, от красно-коричневых, подобно цвету застоявшейся крови, треугольных флагов, до черных траурных полотнищ с белевшими на них мертвыми головами. И четырежды отпускали, не причинив вреда и не взявши никакой мзды. Водитель Николай, в силу своего разумения, прояснил ситуацию, когда ревущий мотором молоковоз проскочил последний из самозваных заградительных постов:
— Ух, и боязно им от тебя, аж рыла воротят, так сыкаются в глаза посмотреть!
— О чем это ты, Николай? — искренне удивился его словам инженер.
— О том, что впечатление производишь. Будто большой барин какой. Большой и страшный. Мне и самому случается дрожалки подпустить, как ты глянешь. Да после вспоминаю, что человек ты по правде хороший, вот и легчает, — признался ему водитель Николай, разгоняя древнюю свою машину до максимально возможной для сего бедного рыдвана скорости.
— По правде хороший. А по кривде? — усмехнулся как бы про себя Яромир. — Шучу я. Не обращай внимания.
Но, видимо, Николай сказал о нем, как то и было отныне на самом деле. Не с забитым инженеришкой, некогда бредшим по сырой и грязной дороге, теперь пришлось бы иметь дело любому случайному обидчику. А с персоной, опасной до чрезвычайности. Как раз оттого, что сегодняшнему Яромиру даже ураганно бушующее море вышло бы по колено. И не в костюме и богатстве нового его облика заключалась сущность произошедшей перемены. Но только — не дай бог что, и он пустил бы в ход гаечный ключ не задумываясь, словно бы исчезли в нем разом и навсегда любые предохранительные тормоза. Он не боялся теперь и черта, да чего там! Он не убоялся и Смерти. Так что же говорить о человеках? Самые лютые из них чувствовали это и отступали перед ним, как перед неведомой карающей силой. Да, именно он выпустил демонов разрушения на волю, но в то же время он не заставлял людей выбирать путь демонов.
На привокзальной площади бушевала толпа. Яромир,
— За что его? — грозным, не терпящим возражений тоном остановил он первого попавшегося из буйной толпы.
— Речи толкал мятежные, — со смачным удовольствием, предвкушая грядущую казнь, ответствовал ему небритый, воняющий скипидаром мужичонка, плотоядно потер руки. Соловые его глазенки с подозрением забегали по франтоватой фигуре инженера. И тут же опустились долу, едва наткнулись на не предвещавший ничего хорошего режущий взгляд.
— А если тебя после него, на закуску? — холодно стеганул его вопросом инженер.
— Меня-то за что? — перепугался вдруг мужичонка, перестал егозить и побледнел смертельно. — Я речей не говорил.
— Вот за то, что не говорил! Сейчас же и велю. Столбов, их много. — Яромир с угрозой наступал на небритого. Водитель Николай за его спиной одобрительно закивал.
— Я что? Я ничего! Я как все, — заюлил мужичонка, одновременно не решаясь убежать и остаться подле «страшного барина».
— А раз ничего, тогда за мной! Не рассуждать! — цыкнул на него Яромир и самоубийственно устремился толпе наперерез.
Мужичонка ужом закрутился перед ним, угодливо распихивал плотную людскую массу, глашатаем-скороходом покрикивал:
— Расступись, начальство идет! Не видишь, что ли? Расступись, кому говорю? Выкресты окаянные!
Перед Яромиром и впрямь образовалась пустота. И тишина вокруг. Ни о чем раздумывать он не собирался, действовал исключительно по наитию, но и того оказалось довольно.
— Преступника немедленно передать в комиссию! — Самые бредовые слова и были теперь самыми верными. — Вот ему! — Инженер небрежным, высокомерным кивком указал на шествующего исправно позади Николая. — Пролетарская необходимость! Кто против — расстреливаем через одного!
Против никого не нашлось. Скрытая от посторонних глаз монтировка слишком красноречиво оттопыривала полы порыжевшего от ветхости пиджака водителя Николая. Над разгоряченными головами затухающим порывом пронеслось: «Верно! Так и надо! Им видней!» Яромир тем временем ухватил спасенного Доктора за висельную веревку и, как худого козла, потащил за собой под общий одобрительный гогот.
Бедный отставной сторож имел весьма жалкий вид. Разодранная, окровавленная рубаха, штаны, сплошь в уличной пыли и лишенные поддерживающего их пояса, оттого болтавшиеся на Докторе, будто на огородном пугале, голова в проплешинах от выдранных клочьев волос, разбитые и распухшие губы, заплывавший густой синью глаз, тоскливое удушливое сипенье, вырывавшееся из хилой груди.
— Допрыгались, уважаемый? — Яромир не выдержал, дернул несчастного вперед к себе за веревку, отчего Доктор зашатался, едва устояв на ногах. Инженер тут же устыдился собственной мстительной низости. — За что вас?
— Ссудная касса, — всхлипнул носом бывший пенсионер. — Вовсе не большие проценты. Разграбили, сволочи! Я им — об идеях частной собственности! А они мне — сами видите! Я, можно сказать, жертва произвола. — Доктор совсем раскис, еще немного — и начал бы испускать сопли.