Наливайко
Шрифт:
— Верно!
— Что он мелет?
— В степи! Это правда! К бою строиться в ряды надо заблаговременно и силы свои соединить с московитами против ляха!..
Лобода и тут молниеносно оценил положение. Не таким себя дураком считал, чтобы снова оказаться без поддержки, без старшин. Пустил в ход булаву и голос, коня своего поставил рядом с конем Наливайко. И приказал полковнику Кремпскому идти с войском в степи, в направлении на Лубны, забрав весь лагерь из Переяслава, с женами и детьми.
— А защищать здесь днепровскую переправу останемся мы — я и пан Северин, да несколько сот казаков с паном сотником Заблудовским…
— Согласен, остаюсь! — словно принимая вызов, крикнул Наливайко.
Только пристально посмотрел прямо в глаза Лободе, потом повернул коня и поехал вдоль Днепра, против течения.
Рано на рассвете следующего дня, когда еще держался слабенький утренний морозец, на берегу Днепра из лесного куреня выехал Лобода. На песчаной косе он уже застал Наливайко и сотника Заблудовского. Несколько всадников-казаков стояли в стороне среди тальника. Их приглушенные голоса доносились невнятно, будто из-под земли, да лошади изредка похрапывали ноздрями.
Заблудовский выехал навстречу Лободе и сообщил, что на киевском берегу уже готовят две лодки с белыми полотнищами на пиках. Гетман остановил коня, не доезжая до Наливайко, долго всматривался в лодки, прищурив глаза. Легкий туман как-то торжествено поднимался над рекою, глаза гетмана едва нащупали сквозь него противоположный берег. Не поворачивая головы, приглушенным голосом спросил:
— Говорили, пан сотник?
— Разговаривали, пан гетман. Это какой-то дьявол, а не человек. Только намекнул я, что ему следовало бы выехать на лодке для переговоров с доверенным лицом пана Жолкевского, а он… и слушать не захотел.
— Что говорит?
— А ничего не говорит. «Не надоедай, — говорит, — пан сотник, не приставай с глупостями».
— А вы бы, пан Стах, сказали ему, что это мнение гетмана.
— Сказал, пан Лобода, оказал и это. Так ведь он желает сам с вами, пан Лобода, посоветоваться об этом и такое еще сказал…
— Что именно? Скорее, не тяните!
. — И сам не пойму, пан гетман, к чему это: «Казак, — говорит, — на воле, пока на коне в поле…»
— Правду сказал! — грубым голосом ответил гетман.
Наливайко не понравилась секретная беседа Лободы с сотником, и он двинулся к ним. Услышал грубый голос Лободы и шутливым тоном отозвался:
— «Когда пан гетман натощак ругается, весь день ему удачи нс будет», — говорит казачья мудрость.
Но ни шутливый тон, ни поговорка не скрыли от Лободы, что Наливайко издевается над ним. Догадывается ли он о планах гетмана Жолкевского или нет, но поговоркой намекает на неудачу этих планов… На устах Лободы заиграла приветливая улыбка, и тем же шутливым тоном, что и Наливайко, он ответил:
— А гетман ту неудачу руганью покроет, пан Северин, и вновь начнет удачи добиваться… Доброго утра! Пан сотник сообщил, что тот берег снаряжает парламентеров, пан Наливайко?
— Вероятно, что-то снаряжают. Шумят с ночи, белые тряпки на лодки нацепили. А там где-то дальше, может быть, и жолнеров уже посадили в лодки. Имеем дело с Жолкевским, а он действует всегда наперекор и правилам войны, и обычаям рыцарским, и даже собственным словам и обещаниям. Предлагаю послать берегом казаков вверх и вниз во Днепру.
— Правильно. Пан сотник, делайте, как пан Наливайко предлагает.
Тяжело сошел с седла, поводья отдал джуре и направился напрямик по шелестевшему песку косы к воде. Слегка хрустела примороженная корка под тяжелой поступью Лободы. Когда мелкая тиховодная зыбь коснулась сафьяновых сапог, он остановился, нагнулся и обеими руками набрал в пригоршню воды.
— Господи боже, благослови, — произнес вслух и, хлебнув из пригоршни, добавил: — Ну, вот и не натощак, пан Северин. А хороша вода в нашем Днепре!;
— На то и Днепр, пан Григор, чтоб вода в нем была наша… Кажется, весло в кольце заскрипело? Так и есть, лодка идет.
Сквозь поредевший туман на поверхности воды вырисовалась лодка с двумя гребцами. Оба сидели лицом к корме и так налегали на весла, что лодка, лишь слегка направленная против течения, быстро приближалась к левому берегу. На пруту, прилаженном к носу лодки, развевался белый полотняный платок.
Наливайко тоже сошел с коня, но не отдал его джуре. Совсем рассвело; заметно спадал заморозок; размяк под ногами насыщенный водою песок. Конь Наливайко низко гнул шею, нюхал вязкий песок или игриво старался укусить хозяина за ноги. Лобода, не оглядываясь, равнодушно произнес:
— Вам, пан Северин, придется быть нашим парламентером. Князь Острожский высокого мнения о ваших дипломатических способностях.
— Должен поблагодарить пана гетмана за высокую честь. Скучный и излишний разговор. Тем более, что и разговаривать придется не с Жолкевским?
— С его послом, верно. Однако пан Северин мог бы отправиться и к тому берегу и вызвать для переговоров самого гетмана.
— Нет… Хотел бы я на этом берегу, и то только на саблях, договориться с паном ляхом.
— Неуместная шутка, пан Северин. Не мешало бы посерьезней говорить о таких важных вещах. Дело идет ведь о нашем войске…
— И об Украине, пан Григор.
И замолчали оба, внимательно следя глазами за лодкой. Она наехала на косу, нагнала низкую волну, залившую острые, по-турецки загнутые вверх носки сафьяновых сапог гетмана. Он отступил. Наливайко все так же неподвижно стоял и всматривался уже не в прибывших на лодке, а в противоположный берег, где снаряжалась к отплытию вторая лодка побольше.
— Челом уважаемому пану Лободе! — обратился гребец, вылезая вброд на косу.
Второй остался в лодке. Весла взял к себе на колени, поставив их так, как птица поднимает крылья перед взлетом.