Наливайко
Шрифт:
— Зажигать, пан хорунжий?
— Зажигай! Все сжечь… — последних слов не слышали уже казаки, поджигая мост.
Огонь неохотно брал отсыревшее над рекою во время половодья дерево. Казаки поливали моет растопленною в котелках смолою и зажигали. Черный дым и вечерний сумрак скрывали от казаков тучу польской конницы, а треск огня заглушал гром конских копыт и крики жолнеров. Мост, наконец, запылал в двух местах. Четверо казаков, обливаясь потом, честно выполнили этот последний приказ и головами поплатились за это.
А за мостом удирали три сотни казаков во главе с Заблудовским. Он будто прирос к седлу и мчался за казаками, боясь отстать от них. В голове вертелась одна мысль: «Кто стрелял? Неужели пан Струсь настиг из Горошина?»
Озирался на пламя моста, посылал проклятия неведомо «ому. А когда спустя некоторое время увидел, что огонь стал спадать, почувствовал, как радостно заколотилось сердце: «Потушили?.. Ну, пани Лашка… Моя, моя…»
Страшный гром от бешеной скачки жолнеров пана Белецкого по не сожженному мосту заглушал даже мысли. Казачьи кони вытягивались в струнку, уносясь от этого грозного гула. Рядом с Заблудовским под казаком споткнулась лошадь и полетела под ноги другим, как пущенная из пращи. Спасаясь, скакали кони, иногда добивая упавших.
Заблудовский все яростней шпорил коня, наконец врезался в хвост отступавшим и увидел, что возы уже связывались веревками в ряды, — казаки готовились к бою. Где-то впереди гремели выстрелы из самопалов, — верно, бой со Струсем уже развертывался.
— Все-таки опоздал я… — услышал Заблудовский из темноты меж возами тяжелый нечеловеческий вздох.
Обернулся, но не увидел в общей сумятице того, кто сказал это. Однако голос Северина Наливайко хорунжий Стах Заблудовский узнал. Куда опоздал Наливайко, так и не понял озабоченный собственным спасением Стах.
9
Днепр начинал разбухать весенними водами. Пороги прятались в волнах, — только страшный водоворот течения виден был на поверхности. Прибрежные искривленные, с обнаженными корнями вербы полоскали свои свежие ветки в вспененной, мутной, как кваша, глиною окрашенной воде. Над широкой и мутной поверхностью Днепра стаями носились кулики и чайки, а белая пена казалась их отражением.
Полковник Нечипор стоял под дуплистою вербой и любовался красотою стихийной силы Днепра. Солнце еще только стало клониться к вечеру, но набухшие влагой тяжелые тучи с запада заволокли его, и над Днепром лежала вечерняя прохлада. Загудели роями комары, и полковник не вынимал изо рта черной, обожженной несколькими поколениями курильщиков пеньковой трубки.
Когда загремел первый гром, полковник инстинктивно перекрестился и еще крепче оперся о дуплистый ствол вербы. Вот так ежегодно при первом громе подпирал он если не вербу или дуб, то стену или каменную скалу и бесхитростно повторял заученную в детстве приговорку:
— Трещите, косточки, учитесь терпеть, чтоб не болели летом…
И не прятался в дупло от весеннего дождя, а лишь еще нетерпеливее посматривал вниз по течению, откуда ожидал лодок с казаками. Но вдруг услышал стук весла о борт лодки где-то сверху по течению, а не снизу:.
— Смотри-ка, смельчак какой… через пороги идет. Аго-ов казак, держись берега!.. Быстриной о порог ударит…
Весло на миг замерло в воде, и в ту же минуту лодку завертело водоворотом…
— Не бросай весла, дурень божий! — спокойно предостерег полковник.
Но лодку уже бросило в клокочущую воронку порога, и какое-то мгновение в глазах Нечипора маячила только кипящая пена водоворота. Он пустился бежать вдоль берега Днепровского течения к порогу, чтоб хоть узнать, что же сталось с лодкой и смельчаком. Но через несколько шагов остановился. Лодка стремглав выпрыгнула из пены и вверх дном понеслась наискосок, прямо к обрыву, на котором стоял полковник.
— Это еще ничего, если лодка цела, — сказал Нечипор, облегченно вздохнув.
Его взор и на таком расстоянии заметил, что за лодку сзади уцепился гребец.
— Спасите! Тону-у! — покрывая шум водопада, прокричал женский голос.
— Вот так ловись, хоть мелка, да свежа… Видал ты, нечистый женщину на Сечь подкинул… Э, нет, голубка, не позволю утонуть! Живехонькая ты казаку милее…
В одно мгновение Нечипор сорвал с себя одежду, сапоги. Только трубку бережно положил на узловатый корень. Не спуская глаз с лодки, прошел берегом ей навстречу. Полил густой дождь, и первую секунду даже пар поднялся от горячего и крепкого тела полковника. Лодка крутилась в бушующем течении, обессиленную женщину мотало из стороны в сторону, и она уже не кричала. Над днепровской стихией разнесся зычный голос полковника.
— Да держись сзади за лодку, раззява! Не хватайся за борта…
Несчастная слышала эти советы и, как могла, выполняла их. Ей показалось, что от берега отвалилась глыба земли, подмытая течением. Именно туда стремглав несло полузатопленную лодку, которая то ныряла носом, то оседала кормой, чуть ли не выскальзывая из рук. Пронизывающий холод воды, отяжелевшее тело и особенно замлевшие ноги совсем лишали женщину сил. Хлесткий дождь и рокот Днепра становились тише, — пропадал слух. Губы, захлебываясь водой и пеной, прошептали:
— Прощай, Северин!..
— Чего там прощай?.. — не иначе, как сам грозный Днепр издевательски возразил ей среди грохота.
Слышала она это или показалось? Но собрала последние силы: в руки и как попало хваталась за скользкую и шаткую лодку.
Полковник, догнав несчастную, услышал лишь одно слово, — «прощай».
«Сказано — женщина…» — мелькнула мысль.
Грубо успокоил ее своим ответом, ухватился рукою за лодку с другой стороны. Лодка сначала качнулась, но стала не такой шаткой.
— Держишься? — спросил Нечипор с другой стороны лодки.
Ответа не было. Но он видел голову женщины на поверхности воды, — лицо ее, посиневшее от изнеможения и холода, еще не потеряло признаков жизни. Сильным толчком полковник резко повернул лодку к берегу. Перед глазами промчалась верба с кручей. Лодка задела глинистый берег и подмытые корни. Но быстрина подхватила ее и еще стремительней понесла на фарватер реки. Женщина не растерялась, выпустила лодку и изо всех сил уцепилась за корень. Вода сносила ее, вздувалась над волнами одежда, но руки закаменели на корне, и женщина крепко припала к берегу.