Нам здесь жить. Тирмен
Шрифт:
Я ВОЗЬМУ САМ– как в одном старом романе.
– Б-боги? – Игорь задумался. – Скорее, хранители П-печати. Так сказать, Легаты. К-как у Иоанна Богослова, помните? И снял т-такой-то по счету Ангел печать…
Я помнила. Ангел снимает Печать… Аргмагеддон уже прошел, последние уцелевшие бегут, спасаясь от Железного Посоха…
И цари земные, и вельможи, и богатые, и тысяченачальники, и сильные, и всякий раб, и всякий свободный скрылись в пещеры и в ущелья гор, и говорят горам и камням: падите на нас и сокройте от лица Сидящего на престоле и от гнева Агнца; ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять?
– Так что же это, Игорь? Конец? Всем нам?
Я посмотрела в черное окошко под потолком и внезапно почувствовала себя под сводами склепа.
– Н-нет!
Его рука дотронулась моего плеча. Склеп исчез.
– Это новый мир. И н-нам здесь придется жить. А с вами, Ирина, н-ничего не случится. Честное с-лово! Я не позволю!..
Теплая ладонь коснулась моих волос.
Я сдержалась – не разревелась, не кинулась ему на шею. И не скромность помешала, не конспирация, будь она трижды!..
Просто я вспомнила.
Мне уже обещали это. Давно, так давно, что я успела забыть. Саша рассказывал мне древнее предание своего народа. Странного народа, считающего себя потомками ангелов.
…Конец света наступит, когда прийдет на землю Вечноживущий Владыка, и соединятся вместе Четыре Реликвии, потерянные в далекие века. И тогда потомки ангелов снова станут Светом. Эхно лхаме – будут, как Свет. Все – живые и мертвые.
Трудно сказать, верил ли Саша. Может, и верил. Ведь показывал же он мне фотографию Мессии – Владыки Вечноживущего! А мне стало смешно – и немного обидно. Саше хорошо, он станет ангелом!
И тогда он сказал – спокойно, без тени шутки. Он не оставит меня. Меня и нашу дочь. Он вернется. За мной. За нами. Ангелом, светом – вернется. Вернется – и поможет.
Теперь ты, наверное, ангел, Саша!
Только тебе больше не вернуться.
Сразу с колоколенки, весело чирикая, В грудь слетели пташечки…Первый взрыв прогремел ровно в шесть. То есть уже потом я узнала, что это взрыв. Вначале подумалось о непрошеной мартовской грозе, затем – о ночных самолетах. И лишь дежурный по телефону поспешил успокоить: наши.
Бойцы молодого полковника занялись делом.
Покров начался.
Взрывы гремели все утро – то отдаленные, то близкие, совсем рядом. А затем по площади повалили беженцы – в автобусах, автомобилях, просто пешком. Огромная толпа молча шла прямо по мостовой. Ни крика, ни ругани, даже дети не плакали. Кентавров – ни с повязками патрульных, ни обычных – я не заметила; зато обезьяны оказались тут как тут. Белые твари неслышно скользили почти под самыми ногами уходящих. Никто не обращал на них внимания, словно коропоки были столь же привычны, как и пропавшие начисто бродячие псы.
Люди и обезьяны молчали, зато ожили репродукторы, наплевав на отсутствие антенн и проводов. Каждые десять минут из черных раструбов доносилось однообразное: «Постановление Временного Комитета Обороны… Основные маршруты организованного выхода населения из города… Октябрьский район – Змиевское шоссе по направлению к населенному пункту Змиев… Дзержинский район – Изюмское шоссе…»
В городском управлении ничего толком рассказать не могли. Новый дежурный, на этот раз лейтенант, посетовал на нехватку сотрудников и плохую проходимость грунтовых дорог возле Балаклеи. В ранней мартовской грязи вязли не только легковушки, но и всепроходимые кенты.
Итак, эвакуация. Эвакуация, решение о которой мною не визировалось и даже не читалось. Хороши порядки!
Я вновь засела за телефон, но текста постановления достать не удалось. Карту города искали – не нашли. Дежурный на проходной на мои вопросы лишь разводил руками. Оставалось разозлиться и потребовать машину, чтобы увидеть все происходящее своими глазами. Первое удалось, второе – нет. Машин тоже не оказалось, впридачу приказ не покидать здание оставался в силе.
Будь я и в самом деле Прокурором Фонаря, то гильотина заработала бы немедленно, причем с частотой газонокосилки. Но мне, бодливой, Бог рогов не дал, а посему довелось смириться и идти разбираться лично с Бажановым. В его кабинет меня попытались не пустить, но тут сильно пригодился опыт общения с господином Ревенко. Мой рык сорвал секретаря с места и впечатал в стену. Хотелось поддать ногой дверь, но створки отворились – сами.
Обдумывать это очередное чудо не оставалось времени.
Бажанов был в кабинете не один. У громадного стола, за которым восседал трехзвездный генерал, пристроился мотоцикл системы Фол (не узнала, если бы не встрепанная борода) и некто стриженный ежиком, мне покуда неизвестный.
На мое появление никто не обратил внимания. Сообразив, что чины отменены, я, не дожидаясь приглашения, подсела к столу. Бажанов чуть покосился в мою сторону, но смолчал. Исполняющий обязанности был занят – внимал мотоциклу.
– Оно не успеть, начальник! – басил господин Фол, тыча пальцем в расстеленную на столе карту (нашлась-таки карта!). – Ну никак не успеть! Дороги – дрянь, улицы сам знаешь какие, кое-где и лед не сошел. Ежели через Выворотку только… Детей на себя погрузим и баб, которые женщины, тоже на себя. Через Выворотку быстро будет! С нашими старшинами я договорился, они согласные, препятствовать не станут… А мужики своим ходом по Лицу пойдут!
– Покажите! – Бажанов склонился над картой.
Пока генерал с мотоциклом обсуждали проблемы эвакуации через загадочную Выворотку, я, кое-что мотая на ус, присматривалась к ежику. Кого-то он мне очень напоминал. Короткая стрижка, оранжевый пиджак, цепь на брюхе…
Господин Фол, утряся вопрос о Выворотке, укатил, забыв попрощаться. Генерал повернулся ко мне:
– А тебе чего, Гизело? Скучно?
– Решение об эвакуации, – как можно спокойнее проговорила я. – Если не ошибаюсь, я его не визировала?
Бажанов удивленно моргнул, затем внезапно рассмеялся: