Напарница
Шрифт:
— Начинается, — с неудовольствием отозвался вампир. — Сначала женщины жалуются на недостаток внимания, потом на недостаток уважения, затем им не хватает откровенности, а потом они разбалтывают самые важные секреты кумушкам за чашечкой чая!
— Да как ты смеешь?! — вспыхнула я. — Кто, в конце концов, дал тебе право так со мной разговаривать, и подозревать меня, и…
— Ш-ш! Ами, успокойся, милая, — засмеялся напарник. — Я не хотел тебя обидеть. О чём ты хотела знать, хорошая ты моя?
— Разумеется, ни о чём, — холодно отозвалась я, совершенно неготовая к подобному повороту. Естественно, мне невероятно хотелось расспросить напарника о причинах его нелепого поведения в аптеке и ещё больше — о том, что таилось под словами
— Перестань, в последний раз говорю! — разозлился не-мёртвый. — Ами, девочка ты моя, разве можно быть такой наивной дурочкой, и слушать всякий вздор, который несёт малолетняя интриганка Грета?!
— Так это всё неправда? — ахнула я, на миг забыв своё намерение ни о чём напарника не расспрашивать. Вампир грустно улыбнулся.
— Правда, разумеется, как же ещё?
— Ты никогда не рассказывал, — пролепетала я, поражённая признанием не-мёртвого. И тут же подумала — а что, собственно, он мне о себе рассказывал? Ровным счётом ничего, не считая обмолвки относительно отца — владельца бакалейной лавки недалеко от бюро безопасности. Я даже имени своего напарника не знаю, чего же говорить о прошлом и о первой, ещё человеческой жизни?
— Я не называл своего имени, моя умница, — спокойно произнёс вампир, — потому что не хотел, чтобы ты узнала, кто я такой. За моим именем слишком много тянется… разного, и во многом не слишком хорошего; я не хотел тебя этим беспокоить. Но, если ты настаиваешь… Можешь хотя бы мысленно обращаться ко мне как полагается между друзьями. Когда-то меня звали Беренгарий.
Я была разочарована — после столь интригующего вступления — нелепое, несуразное имя, которое вызывает скорее не беспокойство, а жалость к тому бедолаге, которому не посчастливилось это имя носить. Неудивительно, почему он никогда не представляется!
— Я ничего о тебе не знаю… не помню, — робко произнесла я, боясь обидеть явно гордого своей незаурядностью вампира. Но он ничуть не расстроился, только ласково улыбнулся, пристально взглянул мне в глаза, врываясь в сознание и по своей привычке бесцеремонно перемешивая воспоминания: ясные, чёткие отходили на второй план, а вместо них всплывали полузабытые, погребённые на самом дне памяти…
«Бе-рен-га-рий-ма-лыш-Га-ри» — начиналась бесконечная считалочка о приключениях некого легендарного вора, бродяги, а под конец своей жизни — бесстрашного налётчика, которого молва сделала (как я теперь полагаю, совершенно необоснованно) эдаким благородным защитником детей, отданных в услужение жестоким хозяевам. Отпросившись или сбежав от владельцев окрестных лавочек, детвора собралась прямо на улице, чтобы поиграть в «пятнашки», «прятки» или другие такие же игры, не всегда безопасные с учётом недавно пущенной конки и омнибусов. Бесконечная считалочка, о которой все говорили, что взрослые не должны её слышать, уводила от довольно-таки тягостной жизни с бесконечными недосыпаниями и даже, случалось, недоеданиями, не говоря уже о телесных наказаниях, — к яркому миру приключений, где мальчишка, наш ровесник, сбежав однажды из отцовского дома, прибился к шайке преступников и зажил, как мы тогда считали, в своё удовольствие. Часть приключений выдумывалась на ходу, но были и постоянные, обязательные эпизоды, среди них и довольно-таки грустная концовка: «выстрел — бах! — и нет его». После этой фразы почти все опрометью бросались в разные стороны, а тот ребёнок, на которого указывал ведущих, оставался считать до десяти и ловить-искать разбежавшихся в разные стороны товарищей.
Взрослые, разумеется, знали, чем занимаются детишки в свободное от работы время, знали и как опасно перебегать дорогу перед несущейся по улице каретой, но обычай требовал давать малолетним работникам возможность поиграть и поноситься всласть — пока этим работникам не исполнится по двенадцать лет каждому. Разменявший первую дюжину ребёнок считался уже достаточно зрелым, чтобы безвылазно торчать в лавке; для меня, однако, веселье закончилось на целый год раньше положенного: хозяйка, госпожа Кик, ненароком услышала, как я напеваю обрывки считалочки…
Тогда я не только лишилась права на отдых после работы, но и была безжалостно выдрана за уши и лишена сладкого на целый месяц. Госпожа Кик, жутко разгневанная, кричала, что из меня выйдет такая же разбойница, как из прославляемого мной нечестивца, строго-настрого запретила мне впредь упоминать его имя, посулила выгнать и требовала назвать «сообщников» — тех, от кого я успела заразиться столь вредными мыслями. Неизвестно, чем бы закончилась эта история, если бы за меня не вступилась старенькая хозяйка книжной лавки, живущая от нас через улицу (потом добрая женщина умерла, оставив своё дело племяннику, у которого я и продолжала закупать готические, а госпожа Кик — сентиментальные романы). Старушка успокоила пышущую праведным гневом госпожу Кик и под каким-то предлогом увела меня к себе, как оказалось чуть позже — пить чай, заедать пряниками и читать подшивки старых газет, ибо, по мнению книготорговки, нет греха худшего, чем рассуждать о том, чего ты не знаешь.
Тогда-то, между пряниками, большими глотками упоительно-сладкого чая и изредка прорывающимися всхлипами (я ещё не успела отойти после жуткой выволочки) я и узнала настоящую биографию загадочного Беренгария. Он действительно оказался сбежавшим из дома сыном лавочника, и в самом деле прибился к воровской банде, в которой он вместо своего трудно произносимого имени получил более понятную кличку «малыш Гари». Мальчишке всего на пару лет старше меня жизнь, которую ему предложили его новые друзья, могла показаться заманчивой, и годы, в которые он от мелких краж переходил ко всё более и более дерзким преступлениям, надо полагать, не охладили в нём страстного отвращения к обыденности (если верить бойкой статье, посвящённой суду над пятнадцатилетним — но уже неисправимым — преступником). Его несколько раз ловили и отправляли в исправительное заведение для малолетних воришек и беспризорников, однако мальчишка каким-то чудом умудрялся сбежать — ещё по дороге или уже из-за стен мрачной усадьбы за городом, где «малышу Гари» предназначалось провести несколько лет до совершеннолетия, по истечению которых он предстал бы перед «взрослым» судом по всей строгости закона.
История и в самом деле заканчивалась печально — когда юный Беренгарий был в том возрасте, в котором молодые бездельники уже могут вступать в брак, но ещё не могут сами распоряжаться своим имуществом, полиция устроила крупную облаву, и гордый мальчишка, пожелавший отстреливаться до последнего, получил выстрел в грудь. Если верить газетам, он был в тяжёлом состоянии доставлен в тюремную больницу — подыхать, потому что заочно осуждённому преступнику не полагается помощь лучших врачей… да и могут ли они вытянуть умирающего с того света? И легендарный Беренгарий умер во цвете лет, так и не успев осуществить те дерзкие замыслы, которыми до того так бесстрашно похвалялся…
Странно, что я забыла эту историю — после всех переживаний, которые я из-за неё перенесла… Смутно вспомнилось, как госпожа Кик пришла вернуть меня домой, и была очень шокирована, увидев наказанную девочку на побегушках, в полном восторге уплетающей пряники. Добрая владелица книжной лавки вторично спасла мою шкуру… и ещё вспоминается раздражённое ворчание ведущей меня домой госпожи Кик, что-то о греховной гордыне, с которой простой бакалейщик назвал своего сыночка — в честь какого-то древнего языческого правителя, можно ли себе такое представить?! — и о том, насколько важна скромность, строгость и дисциплина в воспитании молодёжи…