Напарница
Шрифт:
— Но почему ты тогда?.. — растерялась я, не вполне уверенная, стоит ли задавать столь нелепый вопрос. После жуткой истории о лечении, которое предлагалось несчастным ещё полвека назад, после рассказа о клятвах, верности, долге и взаимном обмане — после всего этого мой вопрос казался едва уместным.
— Почему я не стал брать другое имя? — проговорил вместо меня напарник. — Только не смейся, моя хорошая, но всё очень просто. Я слишком гордился своим собственным, а в бюро меня всё равно никто ни с кем не перепутал бы.
Я нервно хихикнула от поразительной… нет, не простоты, а мальчишеской гордости, которую услышала за этим объяснением. Кто знает, может быть, самомнение и убеждение
— Вполне возможно, дорогая, — сухо ответил вампир и принялся менять подсохшие цветки на свежие, которые он аккуратно доставал из захваченного из аптеки пакетика и — по его словам, для ускорения процесса — облизывал прежде чем налепить мне на кожу. Нельзя сказать, чтобы меня радовало подобное лечение, однако напарник, ещё принеся меня в комнату, наотрез отказался выслушивать какие бы то ни было возражения и, пользуясь своей властью надо мной, запретил мне спорить на эту тему. Думаю, не стоит объяснять, как мало у меня было возможностей что-либо противопоставить вампиру, способному взглядом остановить меня или заставить двигаться, помочь вспомнить или забыть о чём угодно.
— Надеюсь, хозяюшка, — по-острийски произнёс не-мёртвый, закончив со своей операцией, и, встав с кровати, согнулся в глубоком поклон, — вы больше не имеете ко мне претензий относительно излишней, по вашему мнению, скрытности. Во всяком случае, — перешёл вампир на дейстрийкий, разом теряя издевательскую вежливость интонаций, — я рассказал тебе всё, что только можно… и чего нельзя — тоже. Кое-что, не всё, разумеется.
— Благодарю, — в тон напарнику ответила я, — за вашу ни с чем несравнимую откровенность, милостивый хозяин. Но скажи мне теперь, — перешла я на наш родной язык, — раз я знаю твоё имя, можно мне тебя так и называть?
— Беренгарий? — испугался не-мёртвый. — Ни в коем случае! Можешь звать меня, как дружки когда-то, Гари, но, во-первых, только мысленно, а, во-вторых, для тебя я не малыш. В конце концов, я тебя на полвека старше.
Подобное заявление, полное мальчишеской потребности в самоутверждении за счёт окружающих, заставило меня улыбнуться, что, к сожалению, не улучшило настроения вампира, и он, скрипнув зубами, поспешил усыпить меня насильно, так и не дав спросить, зачем же он всё-таки валял дурака давеча в аптеке.
Наутро в комнате не было ни вампира, ни пакетика с коровяком, ни жёлтых цветочков. Синяков на руке к моему счастью и облегчению, тоже не было, только от кожи тонко пахло мёдом, из-за чего я потратила на умывание втрое больше времени, чем обычно, стараясь смыть посторонний запах. Страшно подумать, если его кто-нибудь случайно учует! Вчерашняя ночь казалась сном — крыша в доме, где жила наёмная убийца, тяжёлый разговор, полный угроз и оскорблений, приставания подростков-вампиров на улице, невзрачная, но властная хозяйка лена, Грета… И невозможные откровения напарника, невероятные и сами по себе, и как совершенно неожиданный, и оттого особенно ценный знак доверия с его стороны.
Думаю, не обязательно говорить, насколько мне хотелось остаться одной и обдумать всё происшедшие, но только у героев готических романов нет обязанностей перед окружающими, и они могут целыми днями предаваться своим переживаниям, постепенно сходя с ума под грузом навалившихся на них тягот. В реальной жизни рядом с нами всегда есть люди, претендующие на наше внимание — по праву или нет, всё равно. Равно как и есть дела, которые необходимо выполнить в течение дня и обстоятельства, не дающие рассиживаться на месте.
Таким обстоятельством был для меня выходной, полученный сегодня всеми слугами в доме хозяйки Дентье. Разбудив господ немного раньше обычного, они помогли нам умыться, подали завтрак, а после разошлись каждый по своим делам, оставив нас коротать время до вечера, питаться приготовленными с вечера холодными блюдами и самим открывать двери перед гостями. Чай в такие дни полагался только за завтраком, в остальное время приходилось глотать омерзительную на вкус минеральную воду, принесённую посыльным из павильона: поставить чайник на плиту было попросту некому. Будь моя воля, я бы ушла хотя бы погулять где-нибудь, или нанесла бы визит в подходящее для обеда время, но нелепые острийские обычаи требовали, чтобы хозяева именно в этот день оставались дома: иначе их друзья подумают, будто к ним напрашиваются только ради еды, и почувствуют себя глубоко задетыми. Казалось бы, чего уж проще — определить выходные дни у прислуги на разные дни недели, как это делают в Дейстрии! Однако и тут «устрицы» были непреклонны: отдыхать слуги должны все вместе, в один и тот же день. Остаётся только восхвалить небеса за то, что острийцы не додумались до общего выходного для всех лакеев и горничных — а также кухарок, конюхов, дворецких и экономок, — в стране, ведь тогда бы раз в неделю вся жизнь останавливалась с раннего утра до позднего вечера.
Конечно, я могла бы, оставив почтенную хозяйку дома одну, отправиться на прогулку, ведь я не была ни её родственницей, ни даже гостьей, я только снимала у неё комнату с полным пансионом, но у меня не хватило духу бросить госпожу Дентье, лишённую какого бы то ни было общества; к тому же вид девушки, разгуливающей по улицам без сопровождения мужчины, старшей женщины или хотя бы подруги, привлекал слишком много внимания как разного рода жуликов, так и городских сплетниц. Нетрудно догадаться, какие цели приписывали прогулкам любопытные кумушки, и как быстро расползаются слухи среди благородных господ и их слуг, проживающих в этой местности. Поэтому я осталась, и весь день то помогала хозяйке дома в её мелких домашних делах, то — в минуты отдыха — поддерживала неспешную беседу обо всём на свете (и, как водится, ни о чём конкретном), мечтая только об одном: чтобы поскорее стемнело, и вернулась домой загулявшая прислуга, чьё возвращение избавит меня от докучливых обязанностей вежливой гостьи.
Вечером мы, как и в другие подобные дни, сидели в малой гостиной, и, заменяя чай минеральной водой, за разговором лакомились фруктами из большой красивой вазы, подаренной, как уверяла госпожа Дентье, ещё её бабушке. В дверь неожиданно позвонили и, хотя в нашем договоре ничего не было сказано о замене дворецкого в выходные дни, с кресла поднялась я: негоже заставлять почтенную даму бегать туда-сюда по дому каждый раз, когда кто-нибудь на улице тронет колокольчик. Признаться честно, я не ожидала никого увидеть за дверью, разве что прохожий ошибся адресом: все друзья госпожи Дентье знали, когда в её доме выходной у прислуги, и не явились бы с визитом, а писем ни мне, ни ей ждать не от кого.
Между тем я ошибалась: на крыльце топтался здоровенный тип, с тупым грубым лицом и такими же грубыми руками, одетый весьма скверно, но в наряд, позволительный только для вооружённых людей и знати. Оружия при нём не было видно. Увидев на пороге такое страшилище, я горько пожалела о нелепости острийских обычаев, заставляющих порядочных девушек самим открывать двери всяким проходимцам и, попятившись, хотела было скрыться в глубине дома. Однако «проходимец» так ловко просунул в щель ногу, обутую в тяжёлый сапог, что я усомнилась в правильности первого впечатления. Заговорил незнакомец, впрочем, голосом не менее грубым, чем его лицо и руки — но вполне грамотно и без просторечий: