Наперекор судьбе
Шрифт:
– Ужасная. Бомбят каждую ночь. Мы спим в подвале. Самое безопасное место. Очень трудно перетаскивать туда Оливера. Мы с Брансоном еле справляемся. Я несколько раз предлагала ему уехать в Эшингем. Наотрез отказывается. Считает, что нужен «Литтонс». Грешно так говорить, но в этих условиях он нам лишь создает дополнительные трудности. Его нигде нельзя оставить одного. А вдруг налет?
– А налеты, как ты сказала, случаются каждую ночь.
– Да. Недавно я возвращалась домой. Вдруг вой сирен, воздушная тревога. Пришлось ночевать прямо на станции метро. Это было нечто. Зловоние – не передать. Туалеты на станции не предусмотрены.
– Ты тоже сидела на таком стуле?
– Нет, конечно. Там были раскладные кровати. Мне посчастливилось получить одну из них. Властям не нравится, что люди используют метро в качестве бомбоубежища, но никаких препятствий они не чинят. Мама, ты даже не представляешь, как ужасно сейчас выглядит Лондон. С каждым днем все больше улиц, пострадавших от бомбежки. У магазинов разворочены витрины, груды битого стекла. Однажды у меня на глазах осколок угодил в автобус и тот перевернулся. Не знаю, что сталось с пассажирами, но из перевернутого автобуса выскочили несколько собак и принялись бегать вокруг, разыскивая хозяев. Зрелище было трагическое. А в «Мэппин энд Уэбб» делают так: едва начинается воздушная тревога, на витрины ставят мощные решетки. Не ради целости стекол, а чтобы предотвратить грабежи.
– Очень остроумно с их стороны.
– Я тоже так думаю. Мне однажды пришлось воспользоваться их подвалом. Пока пережидали налет, управляющий мне рассказывал. У них все отлично оборудовано. Драгоценности в полной сохранности… Немного досталось зданию палаты общин. В Букингемский дворец тоже было попадание. Думаю, вы это слышали в выпусках новостей. А Ист-Энд выглядит страшно. Сплошные развалины. Правда, наш старый дорогой собор Святого Павла стоит как ни в чем не бывало. Ни одного попадания. Наш дом совсем близко, и меня это немного успокаивает.
– Надеюсь, ты проявляешь благоразумие. Следишь за собой. Ты же знаешь, что я волнуюсь за тебя.
Обычно леди Бекенхем не было свойственно проявлять материнскую заботу, и Селию эти слова очень удивили.
– Мама, мы все стараемся быть благоразумными. Самое благоразумное сейчас – ночевать в подвале. А подвал на Чейни-уок достаточно крепкий. Мы окружили дверь мешками с песком. Да и сам подвал железобетонный. Конечно, он не предназначен для ночевок, но мы не ропщем. Самое скверное, что нас всех мучает бессонница.
– Ничего удивительного. Как там Венеция?
– С нею все нормально. Животик растет день ото дня, но она продолжает работать. Мне, конечно, странно ее категорическое нежелание сообщать Бою о беременности. Она и мне строго-настрого запретила. Я пыталась с ней говорить на эту тему, потом прекратила. Раз она решила так, пусть будет так. Работа, конечно, для нее просто подарок. Отвлекает ум от всего прочего.
– В этом я сильно сомневаюсь, – сказала леди Бекенхем.
Селия думала, что горе ей хорошо знакомо. Теперь она понимала: до сих пор горе еще не вторгалось в ее жизнь. А когда вторглось, его вторжение было медленным и коварным, и это делало его гораздо отвратительнее. Она знала лишь, что самолет Кита упал в море, но ее сын остался жив и даже не покалечился. Селия испытала громадное облегчение.
– С ним все в порядке. Все в порядке, – без конца повторяла
Потом, поймав на себе внимательный взгляд Себастьяна, взгляд, полный сомнения и даже недоверия, она вдруг услышала себя со стороны. Услышала всю глупость своих слов и тогда провалилась в бездну.
Кит уцелел. Он не обгорел, не покалечился. Просто… ослеп. Ее красивый, умный, храбрый Кит ослеп. Не временно. Навсегда. Из сильного, мужественного летчика он превратился в беспомощного ребенка. Если бы его убили, можно было бы сказать, что его прекрасная, блистательная жизнь оборвалась, едва начавшись. А так… Его жизнь не оборвалась. Она остановилась на страшной черте, за которой начиналось существование. Селии всегда казалось, что Кит родился баловнем судьбы. Все давалось ему с потрясающей легкостью, и он принимал это как само собой разумеющееся. С блеском окончил школу, с блеском поступил в Оксфорд. Его ждала головокружительная карьера, признание общества, восхищение окружающих, популярность, жизнь, полная открытий и удовольствий… И вдруг судьба словно опомнилась и решила ему отомстить, в один момент отобрав у него почти все. За что такая месть?
Она горевала, негодовала, рыдала. Впервые в жизни ей было нечем облегчить свои страдания.
– Это так жестоко, так неоправданно жестоко, – твердила она Оливеру, меряя шагами спальню в ту первую, почти бессонную ночь, когда они узнали о случившемся. – Ну почему это случилось с ним? Не с кем-то, а с Китом?
Он был ее самым любимым ребенком, смыслом и стержнем ее жизни. Никогда и ни о ком она не заботилась так, как о нем. Кит был ее самой большой драгоценностью. И эту драгоценность судьба у нее… нет, не отобрала. Только изменила самым ужасающим и печальным образом, швырнув из яркого, солнечного мира в темноту, в холод одиночества, куда никто не мог проникнуть.
Селия сразу же поехала навестить Кита. По привычке, весьма абсурдной теперь, она очень тщательно оделась, зная, какое внимание он всегда уделял одежде. И вдруг впервые – потом это повторилось в сотый и тысячный раз – осознала: в этом больше нет необходимости. Кит сидел на стуле у окна госпитальной палаты. Казалось, он смотрит прямо перед собой. Голову он держал прямо. Прежнее выражение лица исчезло, сменившись другим, тяжелым и угрюмым, которое еще не раз ужасало Селию и всех остальных.
Селия нежно поцеловала сына и вдруг горько разрыдалась. Он почувствовал слезы и торопливо смахнул их с лица.
Она ожидала, что застанет его в состоянии глубокого шока. Селия провела с ним весь день, пытаясь пробиться в его темный, полный страданий мир, и потерпела сокрушительную неудачу. Слепота ввергла Кита в оцепенение, сделала немым. И не только слепота, но и его отношение к ней. Его пугало, насколько сильно он переживает свое горе. Он отказывался говорить, на вопросы матери отвечал односложно. Селия попыталась вовлечь его хоть в какой-то разговор и говорила о все более и более банальных вещах. Кит отвечал легким кивком или пожатием плеч. Через два часа Селия ощутила себя предельно измотанной. Она надеялась, что своей нежностью, заботой и любовью хотя бы отчасти облегчит его страдания. Но в этой палате она была лишняя. Кит отвергал ее заботу. Все проявления ее любви и нежности были ему не нужны. Уходила Селия в полном отчаянии.