Наперекор судьбе
Шрифт:
– И куда же ты уходишь, Барти?
– Уол, вы прекрасно знаете куда. Сначала на призывной пункт. Потом в армию. Не смотрите на меня так. Мне все тяжелее сознавать свою бездеятельность в то время, как я могу принести пользу родине. Я просто должна уйти.
– Но…
Она пододвинула стул к его коляске, села, взяла его за руку:
– Смотрите, Джайлз сейчас во вполне безопасном месте, и не где-то, а в пределах Англии. Хелена говорит, что он останется там еще на какое-то время. Адель вернулась домой. Конечно, больше всего вы боитесь за Кита. И все же вам сейчас легче. Вам обоим. И потому я прошу освободить меня от моего обещания.
Оливер долго молчал, глядя на нее, потом сказал:
–
Она почувствовала, что слезы совсем рядом: неожиданные и горячие.
– Уол, я знаю. Конечно же знаю. И вы очень много значите для меня. Потому я вам первому и говорю. Так вы сможете привыкнуть к этой мысли.
– Ты хотела сказать: прежде, чем Селия поднимет шум. Я благословляю тебя. Ты права: сейчас нам полегче и ты, естественно, можешь идти в армию. Кстати, куда ты собираешься?
– В ЖВТК.
– Неужели? А почему?
– Мне нравится специфика этих подразделений. Настоящая солдатская служба. Вы же знаете, я люблю разные машины, механизмы, автомобили. Чувствую, что там мне самое место. Одному Богу известно, чем мне придется заниматься.
Они снова помолчали.
– Каким бы ни было твое решение, я знаю: ты приняла его не сгоряча, – сказал Оливер. – В этом мы можем быть уверены.
– Спасибо.
– Не надо меня благодарить. Ты будешь проходить комиссию?
– Пока даже не думала об этом. Честно. Посмотрю, как все пойдет. У Джайлза и без офицерского звания все отлично получается. Вы должны гордиться им.
– Я и горжусь. Предельно горжусь. Конечно, никакой отец не пожелает своему сыну такой судьбы, но война буквально поставила Джайлза на ноги. Не правда ли, удивительно? Пришлось дожидаться громадной трагедии, чтобы один человек почувствовал себя по-настоящему счастливым… И когда же ты отправляешься?
– Сама не знаю. Пока я прошла лишь предварительную медицинскую комиссию. Мне сказали, что сообщат. Должно быть, довольно скоро.
Ответ пришел быстрее, чем она думала. Уже через десять дней Барти получила письмо со штампом Министерства обороны. Ей надлежало в следующую пятницу явиться на вокзал Кингс-Кросс, имея при себе пустой чемодан.
Барти стояла и с улыбкой смотрела на письмо, ощущая прилив радости и облегчения. Наконец-то. Наконец-то она займется полезным делом. Наконец-то ее способности и знания послужат обороне страны, а военная дисциплина заглушит в ней ощущение пустоты и собственной никчемности. Ощущение, безжалостно преследующее ее на протяжении почти всей взрослой жизни.
Эту историю рассказывали и слышали многие, но никто не знал, было ли так на самом деле или нет. Говорили, что однажды немецкий летчик был вынужден прыгнуть с парашютом и его парашютные стропы зацепились за крыло английского истребителя. Немец извивался, как червяк на крючке, стремясь высвободить парашют. Кит тоже слышал эту историю, и она вызывала у него совсем иные мысли. Обычно люфтваффе воспринималась как громадная, обезличенная военная машина. И вдруг вместо машины – обычный человек, такой же военный летчик, как и ты, оказавшийся в смертельно опасной ситуации. В этом-то и был главный смысл истории. Многие, особенно девушки, часто спрашивали Кита: что он чувствует, когда кого-то сбивает? Он отвечал, что почти ничего, поскольку они воюют с самолетами, а не с людьми. Они не думали о человеке, торопливо выскакивающем из горящей машины. Просто мысленно желали ему благополучно добраться до земли и надеялись, что он доберется
В воздушном бою, как в шахматах, нужно было просчитывать на несколько ходов вперед, атаковать раньше, чем атакуют тебя. В этом залог успеха. И сосредоточенность. Ничто не должно тебя отвлекать. Существовал очень странный феномен, который вполне мог считаться показателем сосредоточенности. В первый момент летчик видел, что окружен множеством других самолетов, своих и вражеских. Вокруг гудели «спитфайры», «харрикейны», «Мессершмиты-109», «Штуки» и прочие. Но потом он выбирал себе цель и начинал воздушный бой, после чего все остальные самолеты волшебным образом исчезали, и он оставался в пустом небе, один на один со своим противником.
Они стали героями, любимцами Англии. Все без исключения. Их обожествляли за мужество, лихое обаяние, ослепительные улыбки и молодость. Они и впрямь были совсем еще молоды, а потому беззаботны и не чужды радостей жизни. Стоило им вечером зайти в любой паб, и все торопились угостить их выпивкой. Девушки были к ним необычайно благосклонны. Если бы не его клятва верности Катрионе, он мог бы проводить каждую ночь с новой девушкой.
Они со смехом рассказывали о тяготах летных будней, как будто весь день напролет играли в крикет. Выпив третью или четвертую пинту пива, юные асы говорили: «Если вас подбили, прощайтесь с самолетом и поскорее сигайте вниз. Если сумеете быстро добраться до своего аэродрома, там вам уже готов другой самолет, и вскоре вы снова в воздухе». Никто не заикался о потерях самолетов, которые исчислялись сотнями. Чего волноваться, если авиационные заводы работали круглосуточно?
Вечера они проводили в окрестных пабах или катили прямо в Лондон в битком набитых автомобилях, не рассчитанных на такое количество пассажиров. В двухместный «эм-джи» Кита зачастую втискивались пятеро парней. Никакого лимита на бензин для военных летчиков не существовало.
Они любили наведаться в ночной клуб – в особой чести у них был «Кит-Кат», – чтобы выпить и потанцевать, а на рассвете возвращались, перевозбужденные и не испытывающие ни малейшей сонливости. У Кита появилась привычка вместе с выпивкой проглатывать четыре-пять таблеток аспирина, которые начисто отбивали сон. Утром, когда глаза все-таки начинали слипаться, он принимал бензедрин, и бодрость возвращалась. Такая комбинация представлялась ему безотказно работающей. А уж если похмелье совсем тяжелое, местный врач всегда даст глотнуть кислорода, и голова мгновенно прояснится. А дальше – как обычно: все рассредоточились и ждут приказа.
И все было просто замечательно, если не забивать себе голову мыслями.
«Но иногда, – писал он Катрионе, – в конце дня наступает совершенно особое состояние. Выйдешь куда-нибудь прогуляться. Вокруг тишина, и тебя охватывает чувство необыкновенного, всеобъемлющего покоя. Как будто нечто или некто находится рядом с тобой. Возможно, так оно и есть. Во всяком случае, мне нравится так думать».
Она писала часто: милые, нежные письма. Писала о том, как гордится им и как сильно любит его. Мысли о Катрионе придавали Киту мужества, когда это было необходимо, и избавляли от чувства одиночества.