Написано кровью
Шрифт:
— Я уверена, что дело было не в этом, — перебила Сью, когда увидела, что Эми расстраивается все больше и больше. — Он просто хотел избавить тебя от боли. Это бывает, когда кого-нибудь любишь.
Эми как будто не слышала ее. Она бродила по комнате, прикасалась к вещам. Покачала лошадку, покатала на полке туда-сюда маленькую зеленую металлическую машинку, полистала школьные тетради. Она старалась наполнить эти действия смыслом, но чувствовала только неловкость и неестественность всего этого. Это место было для нее призрачным, оно не хранило памяти о жизни. Нечто сакральное и мертвое — как мавзолей.
Она отдернула занавеску, и солнце затопило
— Пойдем.
— Ты не хочешь взять что-нибудь отсюда?
Назавтра работники компании из Принсес-Рисборо очистят дом.
— У меня есть это, — пальцы Эми на мгновение коснулись медальона. Она почти бежала к двери. — Пошли, Сью!
Та с радостью послушалась. Уже оказавшись снаружи, она взглянула на мрачную громаду из серого камня, принадлежащую теперь Эми, и тихо порадовалась, что больше никогда не войдет сюда. Они вместе вышли за ворота.
Был прекрасный мартовский день. Безоблачный небесный свод сиял. Вдоль подъездной аллеи зацветали нарциссы, а под деревьями — крокусы и желтые венчики весенника. Когда Эми заперла ворота, Сью сказала:
— Я захватила с собой хлеба. Может, покормим уток?
— Давай.
Они перешли дорогу и оказались на Зеленом лугу. Утки тотчас с кряканьем заковыляли к ним.
— Как они всегда догадываются?
— Видят сумки. Можешь угостить их и кексом, если хочешь.
Сью пока не избавилась от привычки печь, хотя теперь из едоков были только она и Эми, да еще иногда Аманда — дочь стала приезжать все чаще и чаще. Местную дикую фауну никто так сытно не кормил. Сью отдала Эми большой кусок черствого кекса с тмином. Эми, кроша его, сказала, что надо бы не забыть малышку, которую другие всегда оттирают.
— Давай я попробую приманить ее, а ты пока отвлекай остальных, — предложила Сью.
Она спрятала свой хлеб обратно в сумку и отошла в сторону, оставив Эми в кругу взволнованной, проголодавшейся стайки птиц. Подкравшись со стороны пруда, Сью попробовала привлечь внимание маленькой уточки, которая очень старалась прорваться сквозь плотный круг более сильных сородичей, но тщетно. Сью подумала о Гекторе, она почти постоянно думала о нем, ведь теперь она настоящий писатель, с контрактом и авансом за второй рассказ. Называться он будет «Гектор учится танцевать румбу», и сказать, что дракончик в своем латиноамериканском костюмчике выглядит замечательно — это ничего не сказать.
Сью покрякала, стараясь привлечь внимание уточки, но безуспешно. Может, подбросить что-нибудь так близко к ее клюву, чтобы другие не успели сцапать? Но они так жмутся друг к другу…
Кекс у Эми уже кончался. Сью смотрела, как она раздает последние крошки, и размышляла, до чего же сильно изменилась их жизнь за какие-то несколько недель.
Эми теперь богата. За Гришэм-хаус ей предложили сумму, показавшуюся им обеим огромной. Она постепенно выздоравливала. Когда выписалась из больницы и поселилась у Сью, плакала целыми днями, а по ночам ее мучили кошмары. Сью просто приходила в отчаяние, не знала, что делать. Теперь же хотя Эми по-прежнему просыпалась по ночам, она, по крайней мере, больше не лила слез, а вчера даже заговорила о будущем, например, о том, где будет жить. И что пора уже снова браться за «Ползунки».
Сама Сью чувствовала себя прекрасно. Однажды через адвоката она получила известие от Брайана. Он писал, что мог бы переехать обратно на то время, пока Сью не оправится от шока, вызванного тем, что он съехал.
— Сью! Ты где-то очень далеко сейчас…
— О да, — Сью расправила плечи, выпрямилась, — извини.
— О чем ты думала?
Сью, которая думала о том, что никогда больше ей не придется смотреть, как Брайан языком отгоняет пенку какао в сторонку, а потом съедает ее, сказала:
— Думаю, не вынуть ли мне линзы. Глаза что-то слезятся.
— Это из-за ветра. Закапай, когда придешь домой.
Сью разбросала последние крошки хлеба. Маленькой уточке снова не повезло.
— Я уверена, что с ней все в порядке, — сказала Эми. — Да, она маленькая, но худой не выглядит. И перышки такие хорошенькие, блестящие.
Они издали заметили Рекса и его резвящегося пса. Рекс окликнул их и помахал им рукой, они подождали, пока он подойдет. Даже на расстоянии нескольких футов было заметно, что этот человек абсолютно счастлив. Улыбка занимала половину его лица, глаза сияли.
— Что это, Рекс? — спросил Сью. — Да отстань же, Монкальм! У вас такой довольный вид.
— Знаете… — пылко начал Рекс, но вовремя взял себя в руки.
А дело было в том, что бесконечные изыскания в области рыцарских традиций натолкнули его на поразительный факт. Оказывается, у гуннов было принято царапать щеку только что родившегося младенца мужского пола мечом, чтобы ребенок узнал вкус крови раньше вкуса материнского молока. Правда, этот занятный факт ну никак не годился для «Ночи Гиены», и это несколько подпортило удовольствие Рексу.
Женщины смотрели на него и ждали продолжения, но, помня о том, что недавно довелось пережить Эми, Рекс счел за лучшее не делиться с ними своим открытием.
— Боюсь, я не совсем понял вопрос, — проговорил он.
— Мы спрашивали, — пояснила Эми, — почему у вас такой счастливый вид.
— О, да просто жить хорошо, знаете ли! — просиял Рекс. — Просто жить хорошо.
Он приподнял потрепанную кепку и ушел, за ним, подпрыгивая и пританцовывая, потрусил Монкальм.
Изучив свое отражение в венецианском зеркале обитой желтым шелком гостиной, Лора осталась довольна. Она выглядела красивой, уверенной в себе и, что особенно удивительно, счастливой. Это она-то, которая еще недавно думала, будто больше никогда не будет счастлива.
Встав к зеркалу спиной и оглянувшись, она полюбовалась своим профилем, с особенным удовольствием отметив нежное, мерцающее сияние бриллиантов в ушах. Тяжелую гриву медных волос, падающих на плечи, поддерживали два гребня с жемчугом и марказитом. Лора подумала, что напоминает себе одну из роскошных женщин с картин Бёрн-Джонса [72] , и улыбнулась. Она поправила жесткий и складчатый, как мехи аккордеона, стоячий воротник своей накидки из тяжелой тафты так, чтобы он эффектно обрамлял лицо. Она собиралась слушать «Der Rosenkavalier» [73] , и в голове у нее уже звучала музыка.
72
Эдвард Бёрн-Джонс (1833–1898) — английский живописец и иллюстратор, близкий к прерафаэлитам.
73
«Кавалер розы» (нем.). Опера Рихарда Штрауса.