Напиши себе некролог
Шрифт:
– Тпру, – скомандовал извозчик.
Григорий Михайлович велел ему дожидаться и вместе с Яблочковым направился к парадному подъезду. Дверь перед ними распахнул швейцар в расшитой золотом ливрее: рослый, чуть ли не двенадцати вершков [5] , вихрастый, волос каштановый, возраст – чуть больше двадцати, по всем приметам – крестьянский сын на заработках.
– Аще что позабыли? – спросил он у купца с подобострастной улыбочкой.
Но в серых, по-ястребиному посаженных глазах Яблочков заметил испуг. «Причастен», – решил он и вытащил удостоверение:
5
1 метр 95 см. Рост человека определялся в количестве вершков (1 вершок равен 4,45 см) свыше двух аршинов (1 метр 42 см).
– Сыскная полиция.
– По-полиция, – пробормотал, запинаясь, швейцар. – А чаво случилось?
– Неужели сам не знаешь?
– Не знаю, ей-богу, не знаю. У нас все чинно-благородно. С самого утра полный абажур, тока Афанасий Евгеньевич с Таисией Павловной шибко полаялись, коды в церкву пошли. А боле ничаво.
– Точно абажур? – с насмешкой уточнил Яблочков.
У швейцара, несмотря на четыре Реомюра, на лбу выступил пот:
– Ничаво-с. Еще вот Гирша Менделевич вернулись, – указал он на Тейтельбаума. – И сразу уехали взад.
Яблочков удивленно на него посмотрел, мол, что еще за Гирша?
– Так меня по паспорту звать, – пояснил купец.
– Запри-ка дверь, пойдешь с нами наверх, – велел швейцару Арсений Иванович.
А то еще сбежит, ищи его потом.
– Никак не можно, хозяин отлучаться не велит…
Яблочков вынул ремингтон:
– Делай, как сказано…
Швейцар аж ниже ростом стал. Поплелся покорно по лестнице, осеняя себя крестным знамением.
– Кого из посторонних вчера и позавчера пускал в дом? – спросил его сыщик.
– Ломовиков, что Гиршу Менделевича на дачу отвозили.
– А потом?
На площадке второго этажа купец вытащил ключи.
– Погодите, сперва замок осмотрю, – остановил его чиновник для поручений и, достав лупу, сел на корточки перед дверью. – Отмычкой ее открывали. Причем недавно. Убедитесь сами. Видите царапину? Свежая.
Тейтельбаум, нацепив монокль, удостоверился:
– Да-с.
– И кто тут у нас царапался? – Яблочков повернулся к швейцару и потряс у него под самым носом ремингтоном. – Последний раз по-хорошему спрашиваю.
– Не з-знаю.
– А как звать тебя, знаешь?
– Звать-то? – переспросил швейцар. – Захаркой. А по фамилии мы Петровы.
– Так вот, Захарка Петров, врешь ты, как сивый мерин.
– Чесслово, чистую правду…
– Открывайте, Гирша Менделевич, – скомандовал Арсений Иванович.
Шкафы с сундуками в передней были вскрыты и выпотрошены. Те из вещей, что воров не заинтересовали, – книги, школьные ранцы, старые тряпки – раскиданы на полу.
– Сколько было шуб? – спросил Арсений Иванович.
– У жены три, у меня парочка, у каждого из деток. У нас их шестеро. А седьмой уже в животике шевелится. Ой, и Беллочкины шляпки украли.
Тейтельбаум подошел к буфету, открыл створку, достал оттуда фарфоровую чашку и в нее заглянул:
– И бабушкину брошь унесли. Янтарь в золоте. Беллочка нарочно ее дома оставила, чтоб не потерять. Семейная реликвия. Беллочка не переживет.
Яблочков, спрятав оружие, прижал швейцара к стенке:
– Крики из Литовского замка часто слышишь?
– Каженную ночь…
– Сегодня сам там будешь орать. Сдернут с тебя шинельку, задерут рубаху и как пойдут лупцевать…
– Не надо. Расскажу как на духу…
Уселись в гостиной вокруг стола:
– По средам у меня банный день, – начал Захарка. – Мирон заместо меня дверь отворяет, старший дворник. А я после баньки забегаю на Фонтанку в трактир Бусурина. Обчество там в горку [6] играет. Обычно ставки копеечные, но в тот раз…
– Когда дело было?
6
Карточная игра.
– Три недели назад. Ставки росли и росли. А мне везло и везло. А потом раз – и сглазили. Проиграл все, что выиграл, аще должон остался.
– Много? – уточнил Арсений Иванович.
– Семьдесят рублев. В следующую среду, кады отыграться пришел, меня в обчество не пустили, сразу к хозяину отвели, к Бусурину. Он спросил: «Долг принес?» Я протянул червонец, как раз накануне жалованье получил. «А остальные?» – заорал Бусурин. Я поклялся, что, коли оставит мне мой червончик, сегодня же отыграюсь. «А ежели наоборот?» – «Тогда буду отдавать потихоньку, с каждого жалованья». Бусурин засмеялся: «Как тебе будет угодно. Только запомни: за каждый день задержки – штраф с тебя. Рубль!» Вышел я из трактира сам не свой. Это ведь чаво получается? Штраф с меня тридцать рублев в месяц, а в иной тридцать один. А жалованье – червонец, еще чаевых от жильцов – когда рубль, когда – полтора. Ни в жизнь мне с Бусуриным не рассчитаться. Хотел, было, утопиться, а потом нашел в кармане гривенник. Чудом завалялся. Зашел в другой трактир, заказал водки, чтобы выпить перед смертью, и тут ко мне мужичок подсаживается с полуштофом: «Вижу, горе у тебя. Давай угощу, авось, полегчает». Я и согласился, кто ж откажется? И за водочкой новому приятелю про все беды и рассказал. Тот слушал, слушал, а потом огорошил: мол, могу помочь. «Швейцаром, говоришь, служишь? А есть ли в твоем доме жильцы, что, выезжая на дачи, квартиры оставляют за собой и потому вещи не вывозят?» Ну я сразу про Гиршу Менделевича вспомнил. И рассказал Иван Ивановичу, так моего нового приятеля звали. Он аж зарделся: «Что, вправду, жид?» Я: «А что такого? У нас в околотке их пруд пруди! И все с достатком…» Иван Иванович в ответ: «Вот и замечательно! Жида ограбить грехом не считается. Наоборот, за такое богоугодное дело сразу в рай попадем на том свете. Пусти-ка меня в дом, когда жид на дачу отправится, я тебе семьдесят рублей за это дам». Я засомневался: «Так ведь на меня подумают. А я на каторгу не хочу. Лучше уж в Крюков канал». Но Иван Иваныч меня успокоил: «Кража откроется только осенью, когда жид вернется с дачи. Кто тогда на тебя подумает? Ты ведь на июль к родителям поедешь?» – «Ну да, с урожаем помочь». – «А раз тебя не будет, на тебя и не подумают». – Я и согласился. Куда было деваться? Разве что в канал.
– Надо было ко мне прийти, рассказать начистоту, – воскликнул Тейтельбаум. – Мы бы пошли в полицию, подстроили бы этому негодяю ловушку. Твой Иван Иваныч уже в тюрьме бы сидел.
– А мой долг?
– Я его бы покрыл. А ты потом бы рассчитался со мной. Потихоньку, как и собирался. И безо всяких процентов.
Захарка помотал головой:
– Это вы теперь такой щедрый.
– Я что? Разве тебя когда-нибудь обижал? – накинулся на него купец. – Со стола гостинцы посылал. На праздник деньгами одаривал.
– Простите, Гирша Менделевич. Анчутка меня попутал, – прослезился швейцар.
– Рассказывай дальше, – велел ему Яблочков.
– В пятницу, как только Гирша Менделевич с Беллой Соломоновной укатили, появился Иван Иваныч. Будто их караулил. Принес штоф столового вина: «Вечером дворникам поставишь, скажешь, известие из деревни получил, де, племянник родился. Предложишь радость такую обмыть. Только сам не вздумай из той бутыли хлебать, лишь пригуби для вида. Через час, когда дворники уснут, выйди на улицу и закури, то будет нам знак. Сразу подъедем».