Напиток мексиканских богов. Звезда курятника
Шрифт:
– Черт, надо кого-нибудь позвать!
– Никого… не зовите… – в два приема простонала я.
Представлялось весьма вероятным, что на зов сбегутся совсем не те, кто надо. По моим наблюдениям, по части забегов в этом заведении лидировали сплошь мерзопакостные личности – свирепый Кинг-Конг, гнусный Гена, развратный Андрюша…
– И еще тот невидимка, который дал тебе по башке! – Тяпа пополнила список резвых бегунов. – Он, похоже, шустрее всех прочих, просто чемпион! Так и удрал незамеченным.
– Вы говорите по-русски? – обрадовался тот, кто лупил меня по щекам. – Я подумал, что вы иностранка!
– Бангалорские мы, – вздохнула я, частыми взмахами ресниц разгоняя туман перед глазами.
Первым, что я увидела, были мои собственные голые ноги. Ярко-красные с внешней стороны и белые с внутренней, они очень напоминали вареные королевские креветки, но намного превосходили их по размерам и значительно уступали в аппетитности. В памяти всплыла строка одного из поэтов Серебряного века: «О, закрой свои бледные ноги!» С поправкой на цвет, эта поэтическая мольба вполне выражала желание моей стыдливой Нюни. Я пошарила рукой по бедру, пытаясь нащупать задравшийся подол пончо, и зацепила кружевную резинку стрингов. Ничего, кроме них, на мне не было!
– Да что же это такое! – сердито удивилась Тяпа. – Позавчера ты нагишом гуляла по балконам, вчера полуголой валялась на крыше, сегодня в одних трусах лежишь на лестнице – не перебор ли с эксгибиционизмом?
– Прикройся, прикройся, прикройся! – истерично взвизгивала Нюня.
Прикрываться вновь пришлось ладошками, и я впервые порадовалась, что мои женские прелести не раздуты силиконом.
– Кажется, это ваше?
С чувством великого облегчения я увидела планирующий на меня сиреневый плат. Он накрыл меня, как боевое знамя – павшего героя.
– Спасибо вам, добрый человек! – с глубочайшей искренностью сказала я.
– Да не за что, – поскромничал добрый человек.
– Не только добрый, но и симпатичный! – отметила Тяпа.
Доброму симпатяге было лет тридцать. Глаза у него оказались черные, как маслины, волосы светлые, как солома, а лицо загорелое, и в белом костюме мужчина выглядел как фотографический негатив.
– Я просто шел, шел, вижу – вы лежите… Что с вами случилось?
– На меня…
– Тихо! – цыкнула мне в ухо Тяпа. – Если ты скажешь: «На меня напали», это повлечет дальнейшие расспросы – кто напал, почему напал… А ты и сама ответов не знаешь. Зачем же будоражить общественность?
– И, кстати, надо еще разобраться, откуда тут взялся этот гражданин, не сам он ли тебя ударил? – с подозрением спросила Нюня.
Мысль о том, что этот добрый человек на самом деле может оказаться злым невидимкой, меня встревожила, однако начатую фразу надо было как-то заканчивать, поэтому я вздохнула, маскируя возникшую паузу, и с печальной доверительностью договорила:
– На меня… опять накатило. Эпилепсия, знаете ли!
– Ужасная болезнь! – подхватив тему, показательно закручинилась артистичная Нюня.
– Наследие предков! – брякнула Тяпа.
– По ацтекской линии от Кецалькоатля, – изобретательно добавила я, кстати вспомнив единственное известное мне божество ацтеков.
– Они все вымерли! – всхлипнула Нюня.
– Тоже сильно болели, – припечатала Тяпа.
В целом получилось очень душевно. Я сама едва не всплакнула над суровой судьбой своих мексиканских пращуров, массово скошенных ужасной хворью.
– Кстати, эта версия загадочного исчезновения цивилизации ацтеков и инков ничуть не хуже тех, что выдвигают антропологи, – заметила эрудированная Нюня.
– Как-как вы сказали? Ацтеки из Бангалора? – неожиданно заинтересовался добрый человек.
Глядите-ка – еще один антрополог!
– Нет-нет, бангалорские мы по отцу, – выкрутилась Нюня.
– А ацтекские – по матери! – уже сердясь, хамовито рявкнула Тяпа.
Но надежда на то, что добрый человек не настолько добр, чтобы сверх необходимости затягивать общение с потомственной эпилептичкой из рода древних мексиканских негодяев, не оправдалась.
– Нечасто в наше время встречаются люди, так много знающие о своих корнях! – похвалил меня он. – Скажите, а вы нарисовали генеалогическое древо вашей семьи?
Я мгновенно представила себе это древо, корнями уходящее в основание Анд – с одной стороны, и в отроги Гималаев – с другой, в виде огромного неохватного баобаба, произрастающего на шести дачных сотках нашего семейства. Высится оно, закрывая собой полнеба, над бабулиными клубничными грядками, а я стою внизу с малярной кистью и размашистыми мазками живописую родовое чудо-дерево на холсте, натянутом на заборе. Я впечатлилась воображаемой картиной и потрясла головой:
– Нет, еще не нарисовали. Только собираемся.
– Слушайте, а ведь и правда здорово было бы собраться всей семьей и сотворить что-нибудь такое, эпическое, чтобы на века, для потомков, до седьмого колена! – не вовремя воодушевилась Нюня.
– Тань, насчет коленок: может, ты уже оденешься? – осекла энтузиастку прозаичная Тяпа.
Это заставило меня вспомнить, что светскую беседу на историко-антропологическую тему я веду в неподобающем виде. Будь это еще возможно, я бы покраснела.
– Вы не могли бы отвернуться? – смущенно спросила я доброго человека.
– О, если вы в порядке, я уже ухожу! – он заторопился, но замешкался перед дверью, чтобы спросить:
– Вы не скажете мне свое имя? Я Павел.
– А я Та…
– Имя «Таня» для девушки из староиндийского рода с примесью древнеацтекских кровей уж слишком простовато! – скороговоркой нашептала Тяпа.
И сама же меня переименовала:
– Та… Тагора! Рабиндраната Тагора!
– Ибн Кецалькоатль, – пробурчала Нюня, недовольная нашим махровым враньем.
– Можно просто Ната, – смиряясь, сказала я.