Наплывы времени. История жизни
Шрифт:
Стать президентом ПЕНа? Я едва мог представить себе, чем занимается эта организация, кроме того что это некое подобие дискуссионного литературного клуба.
ПЕН-клуб, объяснил Карвер, был создан после войны — Первой мировой войны — Джоном Голсуорси, Бернардом Шоу, Г. К. Честертоном, Г. Дж. Уэллсом, Джоном Мейсфилдом, Арнольдом Беннеттом, Анри Барбюсом и рядом близких им по духу в Европе и Англии людей, которые полагали, что международная организация писателей сможет предотвратить новую войну путем борьбы с цензурой и националистическим давлением на писателей. Конечно, это не спасло мир от Второй мировой войны, однако исключение германской делегации, отказавшейся заклеймить гитлеровскую цензуру и варварское обращение с писателями, помогло в тридцатые годы привлечь внимание мировой общественности к угрозе нацизма.
«Почему ваш выбор пал на меня?» — спросил я. У меня с ПЕНом не было никаких отношений, и я не имел никакого желания чем-либо руководить. Честно говоря, вообще не очень-то уже верилось в пользу писательских объединений.
Несмотря на активность, ПЕН-клубу не удавалось привлечь молодых писателей в возрасте от тридцати до сорока, и на него стали смотреть как на нечто устаревшее и отжившее свой век. Он также сильно пострадал во времена «холодной войны», которая подорвала его авторитет в малых странах, полностью не поддержавших Запад. Разрядка международной напряженности, происходившая в последние годы, в процессе преодоления разногласий между Востоком и Западом требовала новых усилий, а ПЕН-клуб не накопил достаточно опыта. Нужен был мощный импульс, и им должен был стать я.
Карвер щелкнул золотым портсигаром. И хотя я ни на минуту не усомнился в том, что меня не увлекает работа, отрывавшая от писательства, стало ясно, что просто так от этого крупного светловолосого, голубоглазого британца с шелковистой кожей, белоснежностью напоминавшей внутреннюю оболочку грейпфрута, двумя веселыми румяными розанчиками на щеках и плечами в косую сажень отделаться не удастся.
— Мы вмешиваемся, когда возникает угроза жизни писателей и надо кого-то спасти. Удается, но не всегда, хотя такое бывает.
— «Угроза жизни?» — На дворе стояла середина шестидесятых, и проблема прав человека, сформулированная политически нейтральной организацией «Международная амнистия», созданной за несколько лет до этого, в сознании людей как таковая еще не сложилась. Вопрос о правах человека носил в высшей степени политический характер: коммунисты ставили его, когда Запад преследовал их сторонников, а Запад поднимал шум, когда речь заходила о преследовании диссидентов на Востоке. Карвер открывал новую перспективу постановки проблемы вне связи с политикой, что позволило бы защищать и тех и других, тем самым хотя бы отчасти сведя на нет усилия двух десятилетий «холодной войны». Если это и не выглядело правдоподобным, во всяком случае, представлялось заманчивым.
Так, ПЕН-клубу, продолжал Карвер, подкрепляя свое предложение примерами, удалось убедить венгерское правительство дать нескольким писателям уехать после русского вторжения в 1956 году. У ПЕНа были свои отделения в Польше и Чехословакии (позже их деятельность была свернута и прекращена). Они собирали информацию и время от времени предавали гласности факты преследования писателей.
— В целом все носит случайный характер, — признался Карвер, — и не всегда помогает, однако польза есть, и не хотелось бы вот так ни с того ни с сего выходить из игры.
— Каковы рычаги воздействия ПЕН-клуба? Почему с ним должны считаться?
— На Востоке, как и на Западе, любят, когда о них говорят хорошо. Хотят, чтобы их считали не диктатурой, а современным цивилизованным обществом, — вскинув брови и сдерживая улыбку, сказал он.
— А почему надо выходить из игры?
Он снова стал дипломатом. В последние годы ПЕНу не удалось привлечь к своей деятельности известных писателей, в том числе с международным признанием. Он полагал, это удастся мне.
— Но я не умею руководить…
— Всем руковожу я. Вам надо только присутствовать на международных конгрессах, которые проходят не чаще чем раз в год. Уверяю, это не займет много времени.
— Вам нужен свадебный генерал!
— Отнюдь. У президента есть реальная власть, если вы захотите ею воспользоваться.
У меня вдруг возникло подозрение, что дело нечисто. Кому понадобилось заварить эту кашу? Госдепу, ЦРУ или британским спецслужбам? Я решил вывести их на чистую воду.
— А что, если я приглашу вступить в ПЕН-клуб советских писателей?
У Карвера отвисла челюсть.
— Прекрасно! Как раз то, что нам надо! Замечательно! Дело в том, что нависла угроза раскола, восточные центры находятся в неустойчивом положении, а ваша кандидатура для них настолько авторитетна…
— …Поскольку мы собираемся бороться за предотвращение войны, без участия советских писателей это по крайней мере…
— Да-да, вы правы. Просто отлично, если бы мы смогли объединиться с ними под одной крышей. Так вы согласны?
Я задумался, попросив время на размышление. Но ответ нужен был в ближайшие дни, «прежде чем будут разосланы приглашения на конгресс в Бледе».
— Блед? Это где?
— В Югославии.
— Там есть отделение ПЕНа?
— О да, они очень активны. Но им нужна наша поддержка. Мы впервые проводим конгресс в Югославии.
Подталкиваемый любопытством, я через пару дней согласился, так и не уяснив, почему они остановились на мне. Оставалось только гадать. Это стало понятно лишь два десятилетия спустя. Среди бумаг в моем досье в ФБР, которое удалось заполучить в 1986 году, лежала телеграмма 1965 года, в которой американское посольство в Москве извещало Вашингтон, что ровно за две недели до визита Карвера я был «полуофициально» и тепло принят в Москве. Звонок Ботсфорда раздался в тот день, когда мы вернулись в Париж. Возможно, английская пресса писала, что на вокзале был устроен теплый прием большой группы представителей Союза писателей СССР, а может быть, Карвер пользовался иными источниками информации относительно тогдашнего благоволения ко мне Советов. В любом случае он знал, что моя кандидатура подходит и для Востока и для Запада. А поскольку ПЕН находился под угрозой развала, это могло сыграть решающую роль при выборе кандидатуры президента. Вскоре стало понятно, что ПЕН непоколебимо стоит на традиционных для времен «холодной войны» позициях, по примеру западных правительств не стремясь признать в Восточной Европе ту группу государств, где писатели, долгое время находившиеся в изоляции, были заинтересованы в установлении новых контактов с Западом. Спустя сорок лет с момента своего возникновения у ПЕНа наконец появилась возможность делами доказать те миротворческие устремления, которые были определены вначале. Я волей-неволей оказался втянут в запутанный клубок политики разрядки — начинался совершенно неожиданный поворот в моем познании жизни.
Увидеть чемодан для Инги означало начать паковаться. С ее способностями к языкам она выучила русский еще до поездки. Свободно владела английским, французским, испанским, итальянским; с некоторым затруднением объяснялась по-румынски — она учила его в начале войны и с тех пор на нем не говорила. Однажды мы провели две недели в Греции. Накануне отъезда я не без удивления обнаружил, что она освоила язык, который никогда не учила. Общаясь с местными в той или иной стране, я привык обращаться к ней, и она обычно никогда не подводила. Ее внутренняя сосредоточенность вкупе с романтической раскрепощенностью духа совершенно обезоруживала политиков. В конце сороковых, когда брала интервью и фотографировала канцлера Германии Конрада Аденауэра, она так очаровала его, что он предложил ей стать его главным секретарем. В Китае, где мы побывали в конце восьмидесятых, она однажды обедала в компании чиновника, говорившего по-немецки, писателя, любившего русский язык, и гида туристической группы с английским, причем каждый, воспользовавшись редкой возможностью, стремился поговорить с ней на чужом языке. Таким образом, ей пришлось переводить одновременно с трех европейских на китайский и наоборот. Мне показалось, у нее из ушей шел пар, она побледнела, но держалась мужественно, пока на это не обратили внимание и все рассмеялись.