Наполеон и женщины
Шрифт:
Может быть, поэтому Наполеон сказал когда-то:
«Душой всех интриг являются женщины. Их дело — домашнее хозяйство; к политике их допускать нельзя».
Жюно должен был покинуть Париж 28 августа. Последняя ночь, которую он провел в столице, была весьма драматической. Его жена рассказывает нам об этом с исключительной искренностью:
"В этот день генерал получил приглашение на обед к Их Светлостям, герцогу и герцогине Бергским. Герцогиня писала, что желала бы также увидеть и меня, хотя прекрасно знала, что я не выезжаю из-за моей беременности. Генерал
В моем салоне было несколько наших друзей — кардинал де Мори, барон де Бретей, месье де Нарбон, месье де Баланс и их жены.
В девять часов он пошел к себе — снять мундир и надеть гражданское платье. Прошел целый час, он не возвращался. Я прошла к нему: никого. Я вызвала звонком его камердинера:
— Где генерал?
— Мадам, он вышел.
— Уехал в карете?
— Нет, ушел пешком.
— Хорошо, идите…
Как только он вышел, я упала на стул, совершенно уничтоженная. Я не сомневалась, что ему было назначено прощальное свидание и придет он не ранее семи часов утра.
Я вернулась в салон и извинилась за мужа, сообщив, что император срочно вызвал его во дворец. Вскоре все разошлись, кроме графа де Нарбона и мадам Жюст де Ноай. Оба знали положение дел, и при них я могла даже плакать. Они просидели до часу ночи.
Оставшись одна, я дала волю своему отчаянию. Уйти от меня в такое время, когда я вот-вот стану матерью, бросить меня в одиночестве — ради кого? Ради женщины, которая, как я знала, была недостойна его.
Три часа я провела на диване в самом темном уголке моей спальни, то и дело глядя на часы. Мое беспокойство усилилось, но теперь оно приняло другое направление. Зловещие мысли о несчастном случае с любимым человеком заметались в моем мозгу. Наступил рассвет. Неужели генерал не мог сообщить мне, что так задерживается? Что произошло? Может быть, Мюрат догадался о последнем свидании, застал любовников, и Жюно трагически погиб?
Час от часу моя тревога возрастала. Мой пульс бился часто и неровно. Я слышала непонятные шумы. Вокруг меня возникали странные видения. Наверное, я была на грани безумия. О! как я страдала этой жестокой ночью с 27 на 28 августа! Какое страшное воспоминание!
В четыре часа утра я уже не в силах была оставаться одна. Я прошла через гостиную и вызвала звонком лакея. Я высказала ему частично свои опасения, но они только удвоились, когда я увидела, что он их разделяет. Он рассказал мне, что генерал зашел к себе только переодеться, но, найдя на столе письмо, принесенное в его отсутствие, он несколько раз ударил себя кулаком по голове, сунул в карман пистолеты и вышел из дому через дверь, которая выходила на улицу Сент-Оноре.
Эти подробности усилили мою тревогу. Я отослала камердинера, вошла в спальню мужа и, глядя на его кровать, зарыдала при мысли о том, что человек, который мог бы мирно спать здесь, сейчас, может быть, умирает совсем молодым из-за женщины, которой не дано было оценить ни его сердца, ни достоинства".
Страхи мадам Жюно не были рождены ее фантазией.
Напротив…
В пять часов утра, Лаура, распростертая на кровати, во власти глубокого отчаяния, услышала какой-то звук. Она подняла голову и увидела посреди комнаты своего мужа — он бесшумно поднялся по потайной лестнице. Увидев его, пишет она, я была так счастлива, что не сделала ему ни единого упрека. Я бросилась ему на шею и, обвив его руками, целовала его щеки.
Он прижал меня к себе, наши рты соприкоснулись. Его страстный поцелуй вдруг напомнил мне о моих страданиях. И теперь он хотел… Ах, боже мой! Как порывисто я отскочила от него… Он не питался меня удерживать.
— Почему Вы не спите так поздно? — нежно спросил он меня. — Это неблагоразумно.
Он покраснел и положил руку мне под сердце, чтобы почувствовать движение своего ребенка; бедный крошка, показалось мне, с радостью узнал отцовскую руку.
— Лаура, — грустно сказал он мне, — ты заслуживаешь лучшей участи.
Я положила ему голову на грудь и плакала уже не так горько.
Жюно заметил, что положение улучшилось, и решил закрепить свои позиции. Взгляд его стал даже несколько игривым, и он попросил:
— Лаура, докажи мне, что ты меня прощаешь!
— Я хотела бы…
Тогда он снова попытался подвести жену к постели.
«На этот раз, — пишет мадам д'Абрантес, — я оттолкнула его менее резко, но столь же решительно».
Губернатор Парижа понял, что его попытка преждевременна. Он снова принял мрачный вид, стал ходить по комнате из угла в угол, ударил себя кулаком по голове и, подойдя к Лауре, твердо сказал:
— Я должен все тебе объяснить, от этого зависит наше будущее счастье…
Но объяснение он отложил назавтра…
Обменявшись нежными поцелуями, супружеская пара разошлась каждый в свою спальню. Наутро Жюно отвез свою супругу в замок Ренси (великолепное имение, принадлежавшее некогда герцогу Орлеанскому), где она должна была жить в отсутствие мужа. Там они сели в небольшую прогулочную коляску и поехали в окрестный лес. Свои интересные откровения губернатор Парижа хотел преподнести супруге наедине.
Послушаем ее лихорадочный сбивчивый рассказ об этой сцене:
"Александр был крайне взволнован. Делая мне свое признание, он все более возбуждался. Приступив к рассказу с самым благородным доверием ко мне, он признал, что причинил мне немало горя, обвинял себя в жестокости.
Имя, которым мадам Жюно звала своего мужа (его настоящее имя — Андош).
Он рассказал мне все без утайки. Но он представил мне доказательство — письменное доказательство — преследование, которому подвергался и перед которым даже ангел не устоял бы.
— Да, она мне нравилась, — говорил он, — но сердце мое не было затронуто… Она красива; она принцесса, сестра моего повелителя. Все это было соблазном. Я потерял голову, и мое увлечение сделало несчастной тебя, а может быть, и меня самого. В каком состоянии ты была вчера? Н я виноват в этом! И для кого я пожертвовал бы своей женой, своим ребенком! Ведь ты не пережила бы меня, если бы я погиб…
— Если бы ты погиб! — вскричала я, бледнея от ужаса.
Он молча вынул из-за отворота мундира записку и отдал мне.