Наполеон, или Миф о «спасителе»
Шрифт:
Был ли опальный император, покинувший мировую сцену после того, как находился на ней без малого 20 лет, обречен на забвение? Весьма искусный политик, он не мог не знать, какие опустошения произведет в людской памяти его уход со сцены, и потому на скалах Святой Елены вел свой последний бой, высекая тот образ, который хотел оставить потомкам.
Разумеется, наполеоновская легенда родилась не на Святой Елене. Начиная с первой Итальянской кампании ее стали творить газеты, призванные поднимать моральный дух войск, однако на деле познакомившие Францию прежде всего с Лоди и Риволи. Легенда расцвела вместе с официальным культом императора, навязанным имперским катехизисом, с праздниками Святого Наполеона и бесчисленными Днями благодарения. Но окончательно она сложилась лишь после 1815 года.
Решающую роль в ее возникновении сыграли изменившиеся социальные условия. В эпоху Империи преданность
Но и падение Орла не повлияло на продолжающийся рост его популярности. Промышленная революция, темпы которой несколько замедлились в результате войн, Революции и установления Империи, разрушила до основания старые социально-экономические структуры, заменила ремесленников машинами, используя в основном дешевый труд женщин и детей.
Она привела к резкому снижению заработной платы на рынке рабочей силы, перенасыщенном бывшими солдатами, демобилизованными из Великой Армии. Эти отверженные вспоминали об Империи, как о «золотом веке» всеобщей занятости, высоких заработков и дешевого хлеба. Наполеон без труда стал «отцом народа». Так же относились к нему и в деревнях, где крестьяне, во всяком случае до голосования закона о миллиарде для эмигрантов [33] , цепко держались за свою долю национального имущества, приобретенную во время Революции. Наконец, слава Наполеона была и славой завоевавшей Европу армии крестьян. Ветераны, обреченные из-за полученных ранений на праздность, черпали в воспоминаниях, которым они предавались долгими вечерами (как это прекрасно изобразил Бальзак), оправдание своей социальной ненужности. Это они стали верными хранителями культа, подлинными творцами легенды, восполняя своими рассказами отсутствие запрещенных отныне лубочных картинок и уничтоженных новыми мэрами муниципальных подшивок бюллетеней Великой Армии. Заволновалась и буржуазия. Возврат в прошлое мог в любую минуту поставить под угрозу завоеванные ею привилегии.
33
Закон Карла о миллиардном вознаграждении роялистов-эмигрантов (1825 год).
Она вынуждена была признать, что в политическом отношении легитимная монархия ненадежна, а обретенная стабильность непрочна. Да, переход от Людовика XVIII к Карлу X прошел в 1824 году безболезненно, однако сопровождавшее коронацию зубоскальство доказывало, что потомственная монархия утратила былое очарование. Послушаем Беранже:
Вот пояс Карл надел с мечом, Ходил сам Карл Великий в нем, Но новый Карл в нем с ног свалился… Раздался крик в толпе: «Вставай!», А поп над Карлом наклонился — И молвил: «Слово только дай, Что нам заплатишь за подмогу, И правь хоть лежа. Мы — с тобой».1789 год стал воистину поворотным. Либерально-республиканская оппозиция постоянно набирала очки в ущерб королевскому трону. Наполеон сумел гениально воспользоваться ее завоеваниями, подчинив своим интересам сотрясавшие старую Европу силы.
Интерес к судьбе изгнанника не убывал. В 1817 году широкий резонанс получили запрещенные позднее апокрифические мемуары Наполеона «Рукопись, неизвестным путем доставленная со Святой Елены», написанные, по всей видимости, Люлленом де Шатовье, женевцем, другом мадам де Сталь. Но их совершенно затмил «Мемориал Святой Елены», опубликованный в 1823 году Лас Казом. «Мемориал» стал, вероятно, самой читаемой книгой XIX века, она выдержала четыре издания, выходившие с постоянно вносившимися исправлениями и добавлениями; последний, четвертый выпуск 1842 года был снабжен иллюстрациями Шарле. В книге Лас Каз собрал высказывания, сделанные Наполеоном в 1815–1816 годах. И какие высказывания! Роялистские памфлеты превратили Наполеона в наследника революционного террора и последователя Робеспьера. И Наполеон не отказывался от этого наследства.
«Император, — пишет Лас Каз, — говорил, что Революция, несмотря на все ее мерзости, все же способствовала возрождению наших нравов». Человек, порвавший с идеологами, признает «неотразимое влияние либеральных идей». И добавляет: «Ничто не смогло бы поколебать или уничтожить великие принципы нашей Революции. Эти величественные и прекрасные истины должны существовать вечно — таким блеском, монументальностью и притягательностью мы их наделили». Из «Мемориала» явствует, что Наполеон не только освобождал, но и сплачивал народы: «Импульс уже дан, и я не думаю, что после моего
Выбор Наполеона не случайно пал на Лас Каза: он знал, что его доверенное лицо ведет дневник и, как бывший эмигрант, живший в Лондоне, этот человек найдет нужные слова, способные обворожить общественность Англии. Однако высказывания Наполеона, вероятно, отредактированные и адаптированные Лас Казом к политической ситуации 1823 года, адресовались также и международной общественности. В них Наполеон использовал в своих интересах две нарождавшиеся в XIX веке силы: национализм и либерализм, с которыми прежде боролся. Заложник Священного союза, свергнутый монарх, он хотел затушевать антилиберального Цезаря, чтоб рельефнее выделить Наполеона-демократа, солдата Революции, совершенной уже не только буржуазией, но и четвертым сословием. Задача, которую ему вряд ли удалось бы осуществить, если бы не сочувствие, вызванное к императору в связи с его мученическим затворничеством на Святой Елене. Этот жалкий отшельнический финал на омываемом волнами утесе потряс воображение романтиков.
Целое поколение «сынов века», воспитанных на бюллетенях Великой Армии, нашло в «Мемориале» тот отзвук битв, которого их лишила реставрированная монархия. Разве отец Виктора Гюго не воевал в Италии и Испании, а отец Александра Дюма — в Египте? Романтизм, поначалу роялистский, впал позднее в поэтический бонапартизм, оказав наполеоновской легенде ту литературную поддержку, без которой она не имела бы столь оглушительного успеха. Империю по-разному, но воспевали: Гюго и Бальзак, Мюссе и Виньи; менее талантливо — Дюма и Эжен Сю.
Со своей стороны чиновничий мир воздыхал по золотому веку бюрократии, в который вылилось царствование Наполеона. Народ же пребывал в уверенности, что именно его интересы Бонапарт защищал в Брюмере. Луи Жоффруа создал «апокрифического Наполеона»: император, покорив Россию, а затем Восток, становится властелином мира. По пути из Сиднея в Капштадт он проплывает мимо Святой Елены, но приказывает адмиралу Дюперре не причаливать к берегу! Жерар да Нерваль — в восхищении. Гюстава Флобера это не волнует. Легенда достигла апогея в 1840 году, когда останки Наполеона были возвращены на родину. Она обеспечила успех Наполеону III. Гизо ворчит: «Это кое-что да значит — быть одновременно национальной славой, гарантом Революции и принципом власти». Поражение при Седане знаменует закат мечты о династии «наполеонидов». Но представление о том, что плебисцит и воззвание к народу — единственный путь, способный примирить демократию и опирающегося на сильную власть «спасителя», не умирает. Франция ждет своего «спасителя», чтобы взять реванш за поражение во франко-прусской войне и отвоевать Эльзас и Лотарингию. Она возлагает надежды на Йену, рассчитывает найти Бонапарта в Буланже, а в 1900 году аплодирует «Орленку», пьесе, авторы которой, воспитанные на «Последнем классе» Доде и «Воспоминаниях» Марбо, предвосхитили фатальные порывы войны 1914 года. К Наполеону возвращается былая слава. Он вдохновляет военных, живописцев и писателей: от Жобара до Детайя, от Сарду до д'Эспарбеса. Это его реванш, художественный и литературный Брюмер. Ушли в прошлое сомнения старых республиканцев — ярых поклонников Кине и де Ланфрея, помалкивают сторонники легитимной монархии, верившие трактату Ипполита Тэна «Новый режим», где Наполеон изображен кондотьером. Никогда еще издатели Шарли и Раффа не выпускали такого количества книг и гравюр, посвященных «спасителю», как в 1885–1914 годах. В самом деле, литературный персонаж, подобный Тристану или Дон Жуану, перешел в другое измерение, эволюционировав от легенды к мифу.
Универсальность личности Наполеона вдохновила и Достоевского («настоящий властелин, кому все разрешается, громит Тулон, делает резню в Париже, забывает армию в Египте, тратит полмиллиона людей в московском походе и отделывается каламбуром в Вильне; и ему же, по смерти, ставят кумиры, — а стало быть, и все разрешается», — думает Раскольников), и Толстого (события «Войны и мира» разворачиваются под знаком явного и неявного присутствия Наполеона), и Томаса Харди, создавшего эпическую драму «Династы». Киплинг слагает «Колыбельную Святой Елены», а Эмерсон включает Наполеона в сонм биографических очерков «Представители человечества». Конан Дойл откладывает «Записки о Шерлоке Холмсе» ради «Великой Тени». Наполеон не оставлял равнодушными и композиторов. Бетховен вычеркивает посвящение Наполеону из Третьей симфонии, зато Берлиоз пишет в 1835 году «Кантату о 5-м мая». Шенберг в 1942 году создает «Оду Наполеону», в которой уподобляет императора Гитлеру; Роберту Шуману мы обязаны «Гренадерами» по стихотворению Гейне. Чайковский заклеймил 1812 год; опера Прокофьева «Война и мир» более изящно нюансирована.