Наречённая. Книга 2
Шрифт:
Пришла в себя я от собственного стона и боли в рёбрах. Я была всё в том же положении, перекинутая через седло, меня везли как какую-то безродную девку. Жар прихлынул к щекам, но он быстро остывал — в лицо мне клочьями летел снег из-под копыт коня. Всё моё тело изнывало, и меня мутило страшно, так, что темнело в глазах, я ничего не видела и не слышала, но стоило мне зажмуриться, как передо мной возникал Маар, его чёрные, полные дикой безумной ярости глаза. Он остался там погребённый под снегом искалеченный и недвижимый. Дышал исгар или уже нет — не хотелось думать. Я нещадно вырывала из себя все мысли о страже, но чем дальше мы уходили, тем шире разрасталась внутри меня щемящая пустота. Я не должна его жалеть, беспокоиться о нём. Он причинял мне боль, он заслужил то, что заслужил.
«Прочь, прочь от меня!» — прогоняла ненужные мысли. Нужно позаботиться о себе, но моих сил не хватало, я всхлипывала от безысходности и отчаяния. Всё зря, все мои попытки обрести свободу бесплодны. Я вновь простонала, меня затрясло изнутри от накатывающей тошноты. Слёзы лились по вискам, смерзались на ресницах и коже. Я даже не могла смахнуть их с щёк, удерживаясь на весу, хватаясь за гриву коня бесчувственными пальцами, борясь с этой проклятой дурнотой, что овила внутренности шипастыми стеблями, выворачивая меня наизнанку, вынуждая корчиться от подступающих к горлу спазмов. Кусала губы в кровь и терпела — другого не было выбора. Лойоны остановились только тогда, когда отъехали на достаточно безопасное расстояние, хотя нойранов не осталось ни одного — Маар уничтожил всех, хоть и пострадал сам.
Мы остановились на короткий привал. Меня стянули с седла, как безвольную овцу, я сделал два шага в сторону от лойонов и согнулась пополам, выворачиваясь наизнанку. Мне не дали времени привести себя в порядок и очнуться. Я успела только отереть лицо снегом и собрать растрепавшиеся волосы, как меня подобрал в седло один из лойонов Фоглата, сажая впереди себя. Закутавшись в плащ, закрывая лицо от мороза до самого носа, я уже не сопротивлялась, сидела смирно, вздрагивая от колотившего меня холода и пережитого потрясения. Мне хотелось скорее в тепло, сунуть руки прямо в огонь, чтобы хоть немного отогреться. Я погрузилась в полубессознательное состояние через воспалённый ум выхватывала проползавшие по обе стороны деревья, спину Хирса, снег заметал фигуры. Метель не утихала, подвывала и шелестела, скрывая горизонт. Лойоны обсуждали путь и дальнейшие остановки. Хирс нервно дёргал лошадь, раздражённо бил её пятками, изредка зло смотрел на меня, будто я — причина появления порождений. Позади остались трупы, разодранные в клочья воины и в темнеющем лесу — Маар… Я ведь этого хотела, чтобы он провалился в Бездну. Я не сразу поняла, что всхлипываю, что щекам вновь потекли жгучие слёзы, их смахивал утихающий вечерний ветер.
Я потеряла счёт времени, меня начало трясти так, что зуб на зуб не попадал, тело онемело и ныло, в груди от каждого шага коня задерживалось дыхание и леденело в пустом желудке. Незаметно опускался вечер, погружая снежные уже ровные просторы в сумрак, навевая на сердце ещё большую тоску, но я уже не испытывала ничего, кроме холода. Странно, рядом с исгаром холод был мне не страшен. Стены города выявлялись из снежной пурги постепенно. Огни, как маяки, плавали в морозном мареве, завораживали, но не грели. Хирс не стал углубляться в сердцевину Кронвила, чтобы избежать разговоров и пересудов о том, что ему пришлось возвращать беглую ассару. Я каждый раз сталкивалась с его ненавидящим взглядом, он обещал скорую расправу за всё то, что Хирс испытал из-за меня на своей шкуре. Омерзение подкатило к горлу, я отвернулась. Мне была невыносима его близость и то, что ему удалось вновь заполучить свою наживу. Я бы бросилась прочь без оглядки, но лойоны не выпускали из-под своего надзора.
В одном из постоялых дворов на окраине Хирсу была предоставлена повозка. Массивная — туда уместились бы сразу четверо. И меня брало отвращение от одной мысли, что мне придётся находиться заточённой в ней вместе с ним. Как только меня втолкнули в холодные недра повозки, Хирс забрался в неё следом за мной, сев напротив.
— Ты виновата во всём: в том, что мои люди погибли, в том, что погиб страж короля, — выпалил он порывисто, голубые глаза молодого мужчины потемнели, буравили меня стылыми колодцами.
Почему-то слышать из уст Хирса о том, что исгар мёртв, было неприятно, становилось не по себе. Фоглат испытывал меня взглядом, видимо, ждал, что я начну сопротивляться, доказывать обратное или закачу истерику, буду рыдать, молить о пощаде и прощении. Но я устало закрыла глаза. Я вымотана, выжата до предела, только холод и безразличие.
— Я невиновна в твоих неудачах.
Хирс скривился брезгливо, его тонкие губы сжались, желваки задрожали.
— Строптивая дикарка умеет показывать зубки, считай, что это оценил.
Я отвернулась, обрывая этот бессмысленный разговор. Он поддел пальцами мой подбородок, заставляя повернуться к нему.
— Тебе предлагали условия, о которых грезит каждая высокородная особа. А ты, кто ты? Шлюха, подстилка, к тому же и идиотка, безродная сучка, возомнившая о себе слишком много. Я очень зол, из-за тебя я едва не лишился жизни. Ты ответишь за всё, твоя жизнь превратиться в ад — это я тебе обещаю, ассару.
Хирс дёрнул меня к себе — я вцепилась в его запястье. Он обхватил мой затылок, надавил, наклонился сам, впиваясь в мои губы, тревожа подсохшую ранку, сухо толкаясь языком, вжимаясь в рот с силой, причиняя боль. Я закричала, но из воспалённого горла вырывалось только мычание. Другой рукой Хирс судорожно подобрал подол моего платья, задрал, протискивая руку между бёдер, раздирая их, сдёргивая чулки, царапая кожу. Я с силой сжала колени, тогда он раздвинул мои ноги своим коленом, раскрывая ещё больше. Теперь его рука свободно нырнула под складки нижней сорочки. Холодные пальцы обожгли нежную плоть. Я вскрикнула и выгнулась, извернувшись, отводя бёдра, но его пальцы твёрдым жёсткими движением раздвинули чувствительные складки, потёрли так, что засаднило.
— Такая сухая и чёрствая, — оторвался он от моих губ, скривился, возбуждённо поглаживая там, — но я тебе обещаю, что вечером ты будешь течь, как похотливая сука. Буду драть тебя, как захочу.
Паника нахлынула ледяной волной и затопила с головой. Хирс хрипел, кусал губы и тёр пальцами моё саднящие от сухих прикосновений лона. От обиды по моим щекам потекли слёзы. Моих сил не хватало, чтобы оттолкнуть, ударить, внутри меня запылали смятение и ярость, омерзение. Хирс терзал меня, ускоряя движения пальцев, не проникал, теребя лоно порывисто и несдержанно. Вонзаясь в меня взглядом, сжимая зубы, не выпуская из захвата, дыша всё тяжелее.
— Я рад, что этот страж мёртв. Одной проблемой меньше. Теперь он не принесёт неудобств, теперь за тобой некому прийти. Я жду не дождусь, когда войду в твою узкую дырочку, — его взгляд изменился, и в нём пролился голод и что-то ещё, тёмное, глубокое, страшное.
— А если Ремарт жив? Он сотрёт тебя в прах.
Хирс замер, его пальцы застыли, прекращая терзать плоть. Верхняя губа юноши приподнялась в оскале. Гнев во мне взвихрился мгновенно, затмевая разум, я ударила его по руке, наконец, высвобождаясь. Ожидала удара в ответ, что он вновь прижмёт меня к сиденью, и тогда уже не врываться — возьмёт, но Хирс ван Фоглат только порывисто пригладил волосы, тонкие пальцы худой руки прошлись по светлым, влажным волосам, жилка на его щеке дёрнулась нервно, он всё же оставил меня в покое. До поры… Я поняла, что никакой пощады не будет.
Поправив одежду, я придвинулась к стенке, отсаживаясь дальше, насколько это было возможно, прижалась плечом к стенке повозки. Губы пульсировали и саднили, следы ледяных пальцев этого подонка жгли там, где они только что побывали. В ушах шумело, голова лопалась, мне сделалось так плохо, что я готова была умереть прямо в этой повозке на этом сиденье, смысл моего существования потерялся, превращаясь в такую же безжизненную землю, по которой скользила повозка.
Стоило мне на немного прикрыть веки, я вздрагивала от душераздирающих криков, сгорала от жгучего взгляда чёрных глаз Маара. Всё кружилось, вертелось, глушило и топило меня на самое дно. У меня нет прошлого, нет будущего, а настоящие приносит только муку. Я дрожала — промёрзла до самых костей. Но вскоре плавное покачивание и тишина на немного уняли бурю во мне, меня окутало плотным пуховым одеялом. В какой-то миг я провалилась в сон от адской усталости.