Наркотик времени
Шрифт:
Засунув руки в карманы, он слонялся по Тиуане, увлекаемый толпами, которые заполняли ее улицы во все времена, пока он не наткнулся на ту самую аптеку, в которой он покупал Джи-Джи 180. Она, как всегда, была открыта и тоже не изменилась за последнее десятилетие, за тем исключением, что с витрины пропал бандаж для грыжи. На его месте он заметил неизвестное ему приспособление. Наклонившись поближе, Эрик попытался прочесть испанскую надпись. Эта штуковина, очевидно, служит для увеличения сексуальной потенции, решил он. Позволяет, как он перевел с испанского, добиваться неограниченного количества оргазмов, наступающих
На месте знакомого ему аптекаря, сидела стареющая дама с черными волосами.
— Si? — приветствовала она его, показав дешевые хромированные зубы.
— У вас нет одного вещества, производимого в Германии, g-Totex blau? — спросил Эрик.
— Я посмотрю. Вы подождете, хорошо? — Женщина устало поднялась и скрылась среди химикалиев. Эрик бесцельно слонялся, разглядывая витрины. — G-Totex blau это очень сильный яд, — послышался ее голос, — Вы должны расписаться за него в книге; Si?
— Si, — ответил Эрик.
Снадобье, в черной коробке, лежало перед ним.
— Два доллара пятьдесят центов США, — сказала женщина. Она извлекла из-под прилавка толстую книгу и положила ее рядом с прикованной к прилавку ручкой. Когда Эрик расписался, она завернула коробку. — Вы собираетесь убить себя, senor? — проницательно спросила она.
— Да, пожалуй.
— Этот яд действует совершенно безболезненно; я видела это сама. Никакой боли, просто останавливается сердце.
— Да, — согласился Эрик, — хороший яд.
— Из Германии. Качество гарантировано. — Она лучезарно улыбнулась, демонстрируя одобрение.
Он заплатил деньги — его десятилетней давности банкноты были приняты без комментариев — и вышел со своей покупкой.
“Странно, — подумал он. — В Тиуане все по-прежнему. И так будет всегда. Никому нет дела, даже если вы собрались убить себя; удивительно только, что у них нет специальных кабинок, где это могут для вас сделать за десять песо. Возможно, теперь уже есть”.
Его слегка покоробило, что женщина так явно выразила свое одобрение — ведь она ничего о нем не знает, не знает даже его имени.
“Это сделала с людьми война, — сказал он себе. — Не знаю, почему меня еще удивляют такие вещи”.
Когда он вернулся в гостиницу и уже собрался подниматься к себе в комнату, клерк, незнакомый ему, остановил его.
— Сар, вы здесь не живете. — Он выскочил из-за перегородки, чтобы преградить ему дорогу, — Хотите снять комнату?
— У меня уже есть комната, — ответил Эрик и только тогда вспомнил, что это было десять лет назад; его права на нее давным-давно истекли.
— Десять долларов США за ночь, плата вперед, — казал клерк, поскольку вы без вещей.
Эрик достал бумажник и отдал десятидолларовую бумажку. Клерк тщательно изучил купюру с профессиональной подозрительностью.
— Эти деньги изъяты из обращения, — проинформировал он Эрика. — Теперь их стало трудно обменивать, это запрещено. — Он поднял голову и нагло ставился на Эрика. — Двадцать. Две десятки. И я еще подумаю, брать ли их у вас. — Ой ждал, не выказывая никаких признаков энтузиазма; он явно был возмущен попыткой всучить ему эти банкноты. Возожно, это напомнило ему прошедшие времена, суровые дни войны.
У Эрика в бумажнике оставалась только одна бумажка, и это была пятерка. И еще, как ни невероятно, оставшаяся у него из-за дурацкого сбоя в нормальном ходе событий, а может потому, что за нее были отданы часы, бесполезная теперь валюта из девяностолетнего будущего; он разложил деньги на стойке, их сложный многоцветный рисунок глянцево блестел. “Значит, — подумал он, — возможно, что транзистор, посланный Кэти Вирджилу Акерману в тридцатые годы, все-таки до него дошел; по крайней мере, у него был шанс. Это повысило ему настроение. Клерк взял одну бумажку.
— Что это? — Он посмотрел се на свет. — Я никогда таких не видел. Сделали сами?
— Нет, — ответил Эрик.
— Я не могу их принять, — решил клерк, — Уходите, пока я не вызвал полицию; вы сделали их сами, я знаю. — Он с отвращением отбросил банкноты, — Уходите.
Оставив деньги 2155 на стойке, но забрав пятерку, Эрик повернулся и вышел из гостиницы, держа пакет с g-Totex blau под мышкой.
В Тиуане даже теперь, после войны, оставалось множество уродливых закоулков и тупиков; Эрик нашел узкий, темный проход между кирпичными зданиями, усыпанный осколками и содержимым двух громадных урн, сделанных из жестяных бочек. Дойдя до конца, он уселся на деревянные ступеньки у заколоченного входа в заброшенное здание, закурил сигарету и задумался. Его не было видно с улицы; люди, спешившие по тротуару, не обращали на него внимания, и он с интересом рассматривал прохожих, особенно девушек. Они тоже не отличались от тех, которых Эрик знал по предыдущему десятилетию. Девушки на дневных улицах Тиуаны всегда одеты с непередаваемым изяществом: высокие каблуки, свитер из ангорской шерсти, блестящие сумочки, перчатки, накинутый на плечи плащ, открывающий взгляду высокую грудь, с изяществом, сквозившим во всем, вплоть до бретелек модного лифчика. Чем зарабатывают себе на жизнь эти девушки? Где они научились так одеваться, если даже не касаться финансовых проблем содержания подобного гардероба? Он поражался этому в том, своем времени, и это же занимало его теперь.
Ответ, размышлял он, можно было бы получить, остановив одну из пролетавших мимо девушек. Можно спросить, где она живет и покупает ли свои наряды здесь или за границей. Его занимало, бывали ли они хоть раз в Соединенных Штатах, есть ли у них свои приятели где-нибудь в Лос-Анжелесе и настолько ли они хороши в постели, как кажутся. Какая-то невидимая сила, дает им возможность жить. Ему хотелось надеяться, что эта сила не делает их фригидными, иначе это было бы издевательством над творениями природы, карикатура на жизнь.
Беда этих девушек, в том, что они слишком быстро стареют. То что об этом говорят — правду; в тридцать они уже толстые, измотанные вконец женщины. Куда деваются туфли, лифчики, сумочки? Остаются только черные горящие из-под косматых бровей глаза; то нежное, хрупкое создание, которое было когда-то, еще живет внутри, но не способно больше ни говорить, ни резвиться, ни заниматься любовью. Стук каблучков по тротуару, стремление жить и наслаждаться жизнью — все это уходит и остается только неряшливое шарканье. Самое ужасное слово — это бывший: живший в прошлом, увядающий в настоящем и труп, изъеденный червями в будущем. В Тиуане ничто не меняется и ничто не выходит за привычные рамки. Жизнь течет здесь слишком быстро и вместе с тем остается на месте.