Наркоза не будет
Шрифт:
– А как?
– Ну мы можем ему назначить стрелку, пойти с ним в кабак и все такое. А потом украсть у него деньги и убежать.
– Да?
– Муся задумалась.
– А если он нас поймает?
– Ну...
– Коша развела руками.
– Типа... тогда нам будет звездец. А мы что-нибудь придумаем, чтобы он не узнал, что это мы. Есть какое-то вещество, которое напрочь отбивает память. Он не сможет нас сдать. Или поймать. Какой-то клофелин...
– А... Пустое, - Муся махнула рукой.
– Мы не можем ничего сделать. Мы ни на что не годимся. Ни на что. Может быть, пойдем к Зыскину?
Коша
– Муся! Нет никакого смысла говорить, на что мы годимся, потому что мы еще ничего не сделали, чтобы это узнать. Мы должны...
– тут она наклонилась и обрадовано сказала.
– О! Я нашла денег еще на пару "трешек"...
Она подняла с земли банкноту.
(Рита)
– Пиво?- сама себя спросила Рита и кивнула головой.
– Пиво! Но как? Пикассо? Пикассо... Почему бы и нет?
Она отложила тетрадку и отправилась искать ночного знакомого. Почему Рита не поехала в Москву? Потому. Она не была уверенна, что это правильный шаг. Она даже не была уверенна, что ей стоит показываться в Шереметьево и садиться в самолет. Эта компания - Лоер и иже с ним - очень ее беспокоила. Иногда так бывает. Еще ничего толком не знаешь, но какое-то наитие удерживает тебя от спешки. Так и Рита. Она понимала прекрасно, что общага на Опочинина - то место, где ее никто не будет искать. А потом... Потом само как-то все устроится. Жизнь подскажет. Она, бывает, подсказывает куда поворачивать.
Итак. Пикассо.
Тот оказался в своей, загаженной бычками комнате. Художник мрачно смотрел на криво натянутый холст и время от времени окунал в краску кисть. На холсте было изображено два человека с букетами масочек в руках. Собственных лиц их не было видно, а масочки изображали полный набор основных эмоций. Интересно, подумала Рита Танк. Подумала она, видно, вслух, потому что парень оглянулся.
– А... Привет, - неопределенно протянул он.
– А водка кончилась.
– Хочешь пива?
– прямо спросила Рита.
На лице художника промелькнула радость, и он с готовностью подскочил.
– Сходить? Ага?
– Ага...
– Рита протянула ему купюру.
– Я тут подожду. Можно?
Днем Пикассо не вызывал у нее ночной брезгливости. Она даже заметила, что в его работах есть какая-то мрачноватая прелесть. И то, что он не был дураком - это факт. Но он был придурком. Это тоже факт.
– Да...
– ответил художник, торопливо натягивая кожанную куртку.- Что взять-то? "Трешечку" ?
– Ее, проклятую!
Пикассо выбежал из комнаты.
Рита опустилась на стул перед холстом и, увидев вчерашнюю пачку графики, взяла в руки. Теперь ее не интересовали декадентские изгибы обнаженки.
Она нашла изображение человека с лысой головой и черными звездами вместо глаз, и снова внимательно рассмотрела его. Несомненно, это было лицо профессора Легиона. Во всяком случае, портрет очень напоминал лицо убитого из криминальной передачи. Теперь она была точно уверенна, что если Коша и сошла с ума, то - не одна.
Рита достала из кармана тетрадку и открыла на следующей странице.
ЕВГЕНИЙ. ДУБЛЬ ДВА.
(Коша)
Свет проник сквозь ресницы. Стук в окно. Он стоял полный решимости, натянутый - как струна; обнаженный - как меч; беззащитный - как улитка без панциря. Коше стало стыдно, что она избила его. Жестом пригласив глухонемого в комнату, она оставила его, а сама пошла умываться.
И вдруг давно забытое чувство умиротворения ни с того, ни с сего посетило ее. Показалось, что все мучения закончились. Она чистила зубы и улыбалась идиотской улыбкой. Хоть кому-то она нужна! Хоть кому-то. Может быть, не стоит ломаться и взять от жизни то, что дают. Евгений в общем-то не вызывал у нее физического отвращения. Ей не очень нравилась его настойчивость, но глухонемому трудно. Ему трудно играть в игры слышащих людей. Для него не существует той требухи, которую льют в уши болтливые люди друг другу, завораживая рифмами, звуками, интонацией. Все это ложь и яд.
Когда Коша вернулась в комнату, Евгений все еще рассматривал желтый берег, нарисованный для Рони. Берег с ключиками, камешками, раковинками. Оглянувшись, он улыбнулся. Коша стояла с полотенцем в руках и то открывала рот, чтобы что-то сказать, то закрывала, вспоминая, что гость глухой, то рука ее вздергивалась, желая изобразить какой-нибудь внятный жест.
Евгений взял стул и сел напротив. Смотрел в глаза.
Коша схватила со стола журнал и начала энергично листать блестящие пестрые страницы, спасаясь от неловкости. Молодой человек молча протянул руку к ее обнаженной плоти и схватил за коленку. Краем глаза настороженная Коша проследила за его пальцами. Жесткая, узловатая, крупная рука вызвала одновременно и желание отдаться и холодок страха.
Такая рука могла убить.
Глухонемой сильнее стиснул пальцы - стало больно. Коша подняла глаза и сильно треснула его по руке, вызвав то ощущение, которое было в трамвае. Евгений улыбнулся, медленно разжал пальцы, вытащил из кармана ручку и блокнот, что-то нацарапал и протянул ей.
Писать что ли на бумаге? Писать! Конечно писать!
"Пойдем куда-нибудь."
Стало забавно.
– Ты понимаешь, когда я говорю?
– спросила она.
Евгений утвердительно кивнул, и снова написал:
" Я могу читать по губам. Но не могу говорить."
Он довольно усмехнулся и произнес:
– Лу-блу...
И на его лице намертво поселилась сладкая полусонная улыбка. Коша с удивлением почувствовала, что ее тело, отдельно от головы отзывается на зов этой улыбки.
– Хм, так сразу... а кино? А мороженное?
У него было жесткое жилистое тело, длинные крупные конечности, угловатая, начинающая лысеть, голова. Ей не нравилась его жесткость, она пугала. Но она же и возбуждала. Глухонемой осторожно погладил Кошу по голове. И она удивилась тому чувству надежности, которое вызвал в ней этот жест. И испугалась того безоговорочного преобладания силы, которое исходило из этой надежности.
– Так сразу? Ты же не знаешь меня совсем!
" Знаю."
Коша нервно расхохоталась.
Евгений снова написал:
"Я тебя куда-нибудь хочу пригласить."
– Ну пригласи.
Она попыталась представить себе, как бы это могло получиться. Обычно люди приглашают друг друга куда-нибудь, чтобы поболтать, а это "куда-нибудь", собственно, является всего лишь поводом или фоном. Он передал ей записку:
"Куда ты хочешь? Я буду платить за твои удовольствия. Качели? Кино? Выставка?"