Нарты. Адыгский эпос

Автор неизвестен

Кап Малечипх вышла замуж

Хоть имел уже супругу Нарт отважный Унаджоко, Малечипх он выбрал в жены. Пораженный красотою И умом ее плененный, Он решил: "Учтивей, краше Не найду себе гуаши!" Но к назначенному сроку Унаджоко не вернулся Из похода боевого. Отыскав дорогу к дому, Белый конь его примчался И седло привез пустое. Стоя у порога, нарты Плачут о погибшем друге. А супруге горя мало! Ненависть у ней во взоре: О сопернице угрюмо Думает весь день гуаша, Восседая на подушках, Ни слезинки не уронит, Будто недруга хоронит. Только маленькой невесте Не сказал никто ни слова. Малечипх сидит над Псыжем,— Лепит из песка сырого Куклам домики, чуреки, Слушает немолчный лепет Быстрых волн реки великой. Порешили нарты дружно: "Нужно известить невесту". Всадника по тропам горным К Малечипх они послали. Что же медлит вестник скорби, Прискакав к реке великой? На просторе волны Псыжа, Брызжа пеной, лижут берег. Через бурную стремнину Ищет всадник переправы. Конь, косясь пугливым оком, Над потоком стал бурливым. Видит всадник, — за рекою Девочка в песок играет. Всадник машет ей рукою, Малечипх он окликает: "Эй, красавица, оставь Мирную свою забаву: Через реку вплавь иль вброд Переправу укажи мне!" "Я могу тебе помочь, Вестник скорби иль веселья, Но ни с чем уедешь прочь, Если ездишь от безделья!" "С вестью скорбной послан я. Не по нраву мне безделье. Эй, красавица моя, Укажи мне переправу!" Малечипх реке великой Говорит слова такие: "Дно твое семицветно, Гладь прохладою дышит, Берег — сердцу отрада. Ста очами глядишь ты, Вдаль, стоногая, мчишься. Ты коней угоняешь, Разрушаешь твердыни. Семь селений глядятся В серебристые воды. И великой рекою Семь селений гордятся. Слушай, Псыж полноводный, Псыж холодный, бурливый, Горделивый, свободный, Разомкни свои волны Перед вестником скорби!" В тот же миг на семь протоков Разделилась гладь речная, И по камням семицветным Конь ступает без опаски. "Ты — красивей красивых! Будь счастливей счастливых: Еду я издалека, Еду от Унаджоко. Как

найти то селенье, Где живет род Жагиши?" "Поезжай Ни взад, ни вперед, Ни прямым путем, Ни в обход, Где река — Не река, а брод, Где гора Глядит в небосвод,— Там живет Жагиши род!" "Нрав твой, девочка, кроток И умна твоя речь. Укажи мне дорогу К дому дочки Малеч!" "Посредине селенья Дом стоит на пригорке, Солнце смотрит в окошки, Иней перед рассветом Покрывает задворки. Дом беленый и длинный, Стены мазаны глиной. С одной стороны Там куриный помет, С другой стороны Навоз лошадиный". "Как проехать поближе?" "Пред тобой две тропинки,— Без запинки джигиту Малечипх отвечает, — Простирается вправо Путь далекий, но близкий. Простирается влево Близкий путь, но далекий. Поезжай, как захочешь!" Малечипх одну оставив, Ускакал в селенье всадник. Возле дома, в знак печали, Быстро спешился он справа, Молвив: "Дочь Малеч ищу я!" Отвечали домочадцы: "Дочь Малеч сидит у речки И чуреки лепит куклам!" Времени не тратя даром, Яростно вскочил он в стремя, Скакуна хлестнул он плетью. Молнии в глазах сверкнули, А усы, как прутья, встали. "В путь я, видно, зря пустился. Насмех витязя послали С вестью горестной к девчонке, Что песком еще играет!" К Малечипх он возвратился И ее осыпал бранью: "Ты дика, нелюдима, Безобразна, сварлива, Неуклюжа, как мерин, Неучтива на диво. Ты, песком забавляясь, Лепишь куклам чуреки. Спит жених твой в могиле, Не проснется вовеки!" Затуманилось обличье Малечипх, девичье сердце Облилось горячей кровью: "Ой, лицо мое увяло, Ноги с горя подкосились, Золотой поблек нагрудник! Не мое ли платье было Золотой тесьмой обшито, А рукав его — узорным Золотым шитьем украшен? Как ягненок, я резвилась На заре в росистых травах. Знала я, что мне недолго Оставаться в отчем доме. С кем сравнится Унаджоко, Ока моего зеница, Нарт мой, лев мой благородный? Он — жених мой с колыбели. Неужели не увижу Средь живых я Унаджоко?" — Малечипх рыдает горько. "Поделом тебе, девчонка, — Старой девы слышен голос,— Что из нартского селенья Приплелась к реке с кувшином!" Побледнев от гнева, тихо Малечипх ей отвечала: "Чтоб ты людям надоела, Как осеннее ненастье! Чтоб звалась до самой смерти Ненавистной старой девой!" К опечаленной невесте Обратился вестник скорби: "Укроти поток бурливый, Преградивший мне дорогу!" "У верховья река Широка и мелка, У низовья река Глубока и узка. По нутру и по нраву Выбирай переправу!" По тропинке горной к дому Малечипх бежит проворно. Не в обычае у нартов Плач девичий, если умер Нареченный до женитьбы. И, приличье соблюдая, Род решил не брать с собою Малечипх на погребенье, Чтоб на юную невесту Не указывали пальцем, Чтоб не вздумала смеяться Старшая супруга нарта Над ее одеждой бедной, Над ее обличьем детским, Над ее девичьим горем. "Отошлем ее к соседям И уедем втихомолку!" Старая Малеч послала Маленькую дочь к соседке: "Ты скажи ей — мать просила Соли горсть, Бычью кость, Конины кусок, Горшок кундапсо, Луку с репкой, Приправы крепкой, Остатки похлебки И каши оскребки!" Малечипх бежит к соседке, Говорит ей: "Мать просила Соли горсть, Бычью кость, Конины кусок, Горшок кундапсо, Луку с репкой, Приправы крепкой, Остатки похлебки И каши оскребки!" Не успели оглянуться, — Малечипх домой вернулась. Молчалива и печальна, К очагу она садится И глядит в очаг потухший. Тут одна из нартских женщин Малечипх яйцо приносит: "Испеки в золе и скушай!" "Хоть яичко округло, Невеличко и гладко, Хоть и кладки куриной, Петушиной закваски,— Не о нем я печалюсь, — Малечипх отвечает,— Не еда — мне утеха, И не голод — помеха! Ой, джигит Унаджоко, Ясный свет, Унаджоко! Ой, убит Унаджоко, Больше нет Унаджоко! Мягче козьего пуха Я бы стала для нарта! Ярче вешнего солнца Для него заблистала б! Гложет сердце тоска мне. Был он жизни дороже. Ой, подстилка жестка мне! Камнем стало мне ложе! Ой, джигит Унаджоко, Удалец, храбрый витязь! Ой, убит Унаджоко! Мать, отец, отзовитесь!" "Оставайся, дочка, дома, — Старая Малеч сказала.— Мертвых плачем не разбудишь!" — Вот какую речь сказала. На слова Малеч-гуаши Отвечала дочка смело: "Над чужим рыдать курганом, Мать с отцом, не ваше дело! Слов не трачу я напрасно И горячих слез не прячу. Если умер мой любимый, — Я сама его оплачу! По умершему соседу Женщины горюют вчуже, — Я ли с вами не поеду О любимом плакать муже?" "Ой, бесстыжее обличье! — "Муж мой умер", — что я слышу! Ты приличье позабыла!" — В гневе закричал Жагиша. Смело дочка отвечала: "Ой, отец мой престарелый, Чьи усы — подобье града, Града сизого подобье, Борода — подобье снега, Снега, выпавшего в стужу! Ты ль из серебра ограду И надгробье золотое Моему воздвигнешь мужу?" И смутился тут Жагиша: "С нею спорить — мало толку!" Но Малеч ему шепнула: "Мы уедем втихомолку!" "Ой ты, мать моя седая, Мать с душой любвеобильной! Разве я могу, рыдая, Не припасть к земле могильной?" — Малечипх ей отвечала С укоризною живою, И, смутясь, Малеч — гуаша Покачала головою. "Поскорей набрось на плечи, Мать, мне шубу золотую!" А Малеч несет овечью: "Негде взять мне золотую!" "Эта шуба — из овчины, Из овчины грубо сшитой. Ворот шубы — шкура волчья. Засмеют меня мужчины, Станут нартские джигиты Перемигиваться молча". Так невеста отвечает, Сбросив с плеч овечью шубу. Не сказав ни слова, мать ей Платье красное приносит. Малечипх поводит бровью: "Вид мой нартам будет страшен. Им покажется, что кровью Вдовий мой наряд окрашен!" Все сдается ей некстати, Все ей кажется не к месту. С золотым узором платье Взором обвела невеста: "Вот еще недоставало, Чтобы на моем наряде Спереди семь звезд сияло И семь звезд сияло сзади! К нартам еду я на горе Или еду веселиться? Стыдно мне в таком уборе Среди нартов появиться!" Малечипх, отвергнув платье С золотым шитьем узорным, В черном из дому выходит. Не найдя, во что обуться, Босиком она выходит. Впряг в арбу волов Жагиша, Усадив свою старуху. Малечипх идет печально Впереди арбы скрипучей. Жесткими плетями тыква, Что гнездится при дороге, Ноги колет ей босые. "Любишь ты расти на свалке, Украшать собой задворки, И плетней косые колья — Жалкие твои подпорки! Несъедобной ты родишься, Зря гордишься коркой звонкой. Ни на что ты не годишься,— Разве только быть солонкой! Никому не нужным зельем Разрослась ты на просторе… Еду я не за весельем, Еду я оплакать горе!" Плети жесткие тотчас же Отвела с дороги тыква. Малечипх идет и плачет, Заливается слезами. Встал стеной шиповник частый, Поперек тропы разросся, Цепкие раскрыл объятья. Платье рвут шипы, — о горе! Малечипх ему сказала, Алый плод сорвав, сказала: "Чтоб твоей сорочкой красной Любовались вечно люди, А шипы под оболочкой Чтоб тебе в нутро впивались! Платье рвешь мне, злое семя! Время близится к закату. Горевать я еду к нартам И оплакивать утрату!" Отступил с пути шиповник, Отступил с пути колючий. Малечипх идет и плачет. Лес дремучий перед нею. Встало дерево-громада. До небес — его вершина. До земли — ветвей завеса. Исполина не объедешь. Птице дерево — преграда, Зверь его ветвей страшится, Как сетей непроходимых. "Дерево вековое, Ты ветвисто и статно, Неохватно, тенисто! Ты касаешься чистой Синевы головою. Ты раскинуло ветви По дорогам и тропам. Моему дорогому Стать могло бы ты гробом! Хорошо бы поплакать Под зеленою сенью, Да спешу я далеко! Хорошо бы с тобою Поделиться печалью. Жаль, — ты слишком высоко! Подними свои сучья, И пройду я, рыдая, Через кручи седые, Через бурные реки, Чтоб навеки проститься Со своим нареченным!" Дерево вековое Зашумело листвою, С дрожью вскинуло ветви От подножья к вершине. Малечипх идет и плачет, Заливается слезами. На пути гора большая Возвышается, — о, горе! "Я б оплакала утрату На груди твоей широкой, Но склонился день к закату, А итти еще далеко. Расступись, горы громада, И пройду я сквозь ущелье. Горе мне оплакать надо, — Я спешу не на веселье!" Тут, на удивленье взору, Раздалась гора крутая, И сквозь каменную гору Малечипх идет рыдая. На просторе волны Псыжа Лижут берег, брызжа пеной. Пересечь поток бурливый Дочь Малеч должна, — о, горе! "Дно твое семицветно, Гладь прохладою дышит, Берег — сердцу отрада. Семь селений глядятся В серебристые волны, И великой рекою Семь селений гордятся. Я с тобой бы охотно Поделилась печалью,— Пусть кипучие волны Унесут ее к устью! Жаль, что день на исходе, А итти мне далеко! Не смогу я осилить В полноводье потока. Зародившись от капли, Ты вливаешься в море. Я в дорогу пустилась, Чтобы выплакать горе. Слушай, Псыж полноводный, Псыж холодный, бурливый, Горделивый, свободный, Разомкни свои волны, Уступи мне дорогу!" И живые волны Псыжа, Брызжа пеной, расступились, Малечипх идет и плачет, Заливается слезами. Перед ней старый ворон, Черной ночи чернее. Видно, зол и хитер он. Взор он в землю уставил. "Хищник проворный, Черный, блестящий! Ты над землею Кружишь в дозоре, Беды вещая, Ведая горе. Вечно спешишь ты На мертвечину: Людям кручина, Ворону — радость. В сторону моря, В горы, в долины- Всюду летаешь. Может быть, знаешь Ты мое горе?" Каркнул ворон с высоты: "Куаг-куаг! Эй, о ком горюешь ты? Куаг-куаг!" "Нарт из нартов — мой муж; я горюю о нем. В ратном споре он смел; дюж и статен, как дуб Шубу волчью надел нараспашку джигит, Золотые чувяки в обтяжку надел, Золотая кольчуга сияет огнем, Перетянут ремнем туго-натуго стан!" Ворон был чернее ночи, И прокаркал он со злостью: "Куаг-куаг-куаг! Очи витязя я выпил, Расклевал джигита кости! Куаг-куаг-куаг!" Дочь Малеч в ответ Молвила ему: "Яйца ртом нести Роду твоему, Лежа на спине Выводить птенцов, А птенцам — своих Пожирать отцов!" В черном платьице, босая, Малечипх идет селеньем. На нее бросая взгляды, У плетня сидят мужчины. Вот,

с учтивостью притворной, Поднялись проворно двое, Без причины засмеявшись. Остальные и не встали: Дочерью Малеч, как видно, Грубо пренебречь решили. Стало девочке обидно. Прошептали губы тихо: "Чтоб стоящие не сели! Чтоб сидящие не встали!" Дочь Малеч на горном склоне С косарями повстречалась. "Ой, косить сейчас не время,— Время голосить над гробом, Разделяя бремя горя С теми, кто хоронит нарта!" Дочь Малеч, сойдя в долину, С чабанами повстречалась. Говорит она подпаску: "Ну-ка полы губанеча Подбери, веселый малый! Сбегай к нартам попроворней! Пусть они коней седлают, Пусть навстречу выезжают, Пусть играют на свирели! Пусть в селенье люди знают, Что приехала невеста!" Вот и пройдена долина. Под горой родник лепечет, Малечипх остановилась, Жар сердечный охлаждая, К роднику приникла жадно, Быстро жажду утолила, Чистой влагой смыла слезы, Освежила лоб горячий. "Ой, родник изумрудный, Чье кремнистое русло Блещет чудным узором! Ты подспудной струею Пробиваешься к свету, Будишь эхо в ущелье, Будишь в сердце веселье, Ожерельем сверкаешь И свирелью звенишь ты! В летний зной ты прохладен В зимний холод — отраден. Каждый едущий мимо, Жгучей жаждой томимый, Летним зноем палимый, Пусть родник прославляет!" Малечипх такое слово Горному ключу сказала, С ним приветливо простилась И пошла в селенье нартов. Говоря: "Невеста едет!" — На коней джигиты сели. Говоря: "Невеста едет!" — На свирели заиграли; Говоря: "Невеста едет!" — Поскакали за селенье. Вот как нарты оказали Ей почет и уваженье! * * * Нарты, чтя обряд старинный, — Говорят преданья наши, — В гроб умершего мужчины Клали прядь волос гуаши. Может быть, и от рожденья, А возможно, от недуга На беду была плешива Унаджокова супруга. Говорит она служанке: "Взяв с собою два яичка, Выйди Малечипх навстречу И, минутку улучивши, Срежь ей косы золотые. Вот и ножницы стальные!" И служанка с речью льстивой Вышла Малечипх навстречу: "Ты наплакалась, бедняжка! Видно, тяжко ты горюешь. Личико твое печально. Съешь, красавица, яичко!" Малечипх разбила яйца: От нее не ускользнуло То, что в рукаве служанки Ножниц острие блеснуло. "Хоть яички округлы, Невелички и гладки, Хоть и кладки куриной, Петушиной закваски,— Чтоб заела собака Ту, что яйца прислала! Чтоб яичка не съела Та, что мне принесла их! Где протоптана дорога — Стога сена не накосишь! На ветвях, грозой спаленных, Не найдешь зеленых листьев! Хоть хозяйка и плешива, — Чем же виноват покойный? Дай-ка ножницы мне живо!" Дочь Малеч сама срезает Золотую прядь и молча Отдает ее служанке. * * * Рядом с матерью седою Малечипх сидит, рыдает, От людей не прячет горя. А соперница не плачет, Восседает на подушках И спесиво речь заводит: "Малечипх" — я слышу часто, "Малечипх" — какое диво! Право, ей похвастать нечем! На меня взгляните, — нитью Золотою вышиваю И, блистая красотою, Затмеваю всех соперниц; Как велит обычай нартов, Мужа своего с добычей До заката поджидаю В доме, убранном богато. "Малечипх" — я слышу часто… "Малечипх" — какое диво: Некрасив, неопрятна, Крошки пасты на подоле, В пятнах рукава одежды!" Малечипх ей отвечает: "Дорогой клянусь утратой, — Светлым золотом расшиты Рукава мои богато, По подолу — золотые Кружева узором мелким, Золотой нагрудник блещет Чистотой своей отделки. Обо мне слагают песни Всем соперницам на зависть. Среди нартов я известней Тысячи других красавиц! Ты бы лучше замолчала И, усевшись на подушки, Медной головой бренчала Наподобье погремушки!" Унаджокову супругу Стала выручать золовка. "Малечипх! — она сказала, — Спрячь свои воловьи ноги! Онемели мы с испугу, И глядеть на них неловко!" Малечипх ей отвечала: "Чтоб тебе ремнем свернуться, Днем ненастным обернуться, Ненавистью поперхнуться И подохнуть в старых девах! Пальцы ли мои коротки, Или руки слишком длинны? За чужим добром пришла я, Или мало принесла я?" Зная власть золовки в доме, Престарелая Малеч Дочку молча ущипнула, Чтоб ее предостеречь. Малечипх ей отвечала: "Родила меня ты в муках, На руках меня носила И качала в колыбели; Лучшие куски, бывало, Отдавала мне с любовью; Наварив похлебки жирной, Сверху мне всегда сливала, А сегодня ты с досады Дочку рада уничтожить! Не пойму твоей уловки! Иль золовки ты боишься?" Видя мужество такое, Все притихли, замолчали И оставили в покое Дочь Малеч с ее печалью. И невеста голосила, И невеста причитала, И оплакивала нарта, Как велит обычай древний, И показывала людям, Как болит девичье сердце. "Ой, во взоре помутилось; Сердце с горя разорвется! Дайте мне немного сано! Хоть глотнуть из рога дайте!" Малечипх людей послала: "Пусть нацедят вам соседи!" А соседи отвечают: "Чана мы открыть не можем! Рано трогать наше сано, — Пусть оно еще играет. Ради Малечипх не стоит Кади починать огромной: Мы ведь ждем свою невестку!" Дочь Малеч в отместку молвит: "Пусть кричат: "Невестка едет!" — Но чтоб ей не ехать вовсе! Пусть кричат: "Во двор въезжает!" Чтоб не въехать ей в ворота! А когда в ворота въедет, Чтобы мышь издохла в чане И пришлось им сано вылить! Ой, сходите, попросите, Люди, чью-нибудь гуашу,— Пусть она мясным наваром Для меня наполнит чашу!" Но соседская хозяйка Им в ответ проговорила: "Не для Малечипх сегодня Я навар мясной варила!" Услыхав слова такие, Дочь Малеч сказала с жаром: "Так пускай скупое сердце Ей зальют мясным наваром! И пускай ее неряхой Назовут, собравшись, люди! Если пить попросит, — пусть ей В битой поднесут посуде! Пусть в подол ее вопьются Злые тернии без счета! А когда она издохнет, — Пусть ее швырнут в болото!" Тут с мясным наваром чашу Принесла одна гуаша, И, немного подкрепившись, Дочь Малеч сказала с жаром: "Пусть о ней всегда с почтеньем Говорят, собравшись, люди! Ей питье пускай подносят Только в золотом сосуде! Золотым шитьем украшен Будь подол ее наряда! А когда настанет время, Будь ей медный гроб — награда! А теперь пошире, нарты, Распахните дверь из дуба! А теперь, мои подружки, Мне ходули пододвиньте! Шубу из мерлушки черной Вы накиньте мне на плечи, Под руки меня возьмите, К белому коню ведите!" Дочь Малеч берет за повод Белого коня-трехлетка, И в реке его купает, И поит водою чистой, И ведет назад, в конюшню, Чепраком накрыв узорным, И овсом отборным кормит. "Белоснежный, горбоносый, С гордой шеей, с узкой мордой! На скаку ты скор и легок; Седоку всегда послушен; То во весь опор несешься, То бежишь ты плавной рысью. Ты знаком и с высью горной, И с просторною равнийой. Мужа храброго ты в стужу, Как подстилка, согреваешь. Каждая играет жилка Под ударом жесткой плети В стройном и поджаром теле. В бранном деле ты — товарищ С крепкой грудью, с мощным станом. Ты во мгле ночной невесту На седле своем уносишь. Ой, сюда на новоселье Ты меня примчал бы вскоре! А теперь не на веселье Я приехала, — на горе! За победой поскакал ты И копыта окровавил. Конь, поведай мне всю правду: Где оставил ты джигита?" — К шее скакуна припала Дочь Малеч с такою речью. Конь, польщенный обращеньем, Отвечал по-человечьи: "Ты — разумная гуаша С речью ласковой и плавной! Меж гуашами другими Я тебе не видел равной. Я конем ленивым не был, — Словно из кремня огнивом Пламявысекал копытом На скаку, в открытом поле; Не считался лежебоком, Быстрым скоком наслаждался; Я летел, отваги полон, Через кручи и овраги, Укорачивая путь свой. Въехали мы в лес дремучий, И могучий мой хозяин Устрашил иныжей войско… Не погиб твой нарт любимый, Твой непобедимый витязь! Не тумань слезами взора: Скоро твой джигит вернется. Пожелал узнать хозяин, Любят ли его гуаши, Захотел он убедиться В женской преданности вашей. Вот зачем коня в селенье Он с пустым седлом отправил! Я живым и невредимым Витязя в лесу оставил". Дочь Малеч, воспрянув духом, Белому коню сказала: "Чтоб ретивых обгонял ты, Чтоб красивых затмевал ты, Чтоб немногим сыт бывал ты, И копыт чтоб не сбивал ты, Через кручи и ущелья Отправляйся в лес дремучий! За живым, за неубитым, За моим скачи джигитом!" Чуть порог переступила, И вошла она под крышу: "Собирайся в путь-дорогу!" — Молвил дочери Жагиша. Но, победу торжеструя, Малечипх ему сказала: "Никуда я не поеду, Я — в своем дому! — сказала. Не погиб мой муж любимый, Муж соперницы скончался!" Тут скакун неутомимый К нарту-витязю помчался И поведал без утайки, Как вели себя хозяйки.

Как жила Малечипх замужем

Услыхав от белоснежного скакуна, что нарт Унаджоко не погиб, Малечипх осталась жить в его доме. Теперь люди знали о том, что витязь цел и невредим, что он отпустил домой своего коня без всадника, желая испытать жену и Малечипх.

Мать и сестра нарта, тронутые нежной и преданной любовью маленькой Малечипх к Унаджоко, сказали ей:

— Отныне ты наша невестка, ты — наши очи, ты — наша душа.

Они взяли Малечипх под руки, ласково усадили ее на подушку и ухаживали за ней, как за дорогой гостьей.

Старый Жагиша с женой тоже провели несколько дней под радушным кровом Унаджа, после чего хозяин с почетом проводил их до половины пути.

Умный конь, видевший все своими глазами, прискакал к нарту и рассказал, как было дело. Унаджоко, не медля, вскочил в седло и возвратился домой. Не забыл он захватить с собой богатую одежду для молодой жены. Он разошелся со своей старшей гуашей, которая выказала ему так мало преданности в беде, и зажил с красавицей Малечипх душа в душу, отвечая любовью и заботой на ее преданную любовь.

Как только вернулся Унаджоко, отец его, Унадж, решил испытать, умна ли его маленькая невестка. Позвал он сына и дал ему кусок кожи.

— Снеси-ка эту кожу Малечипх, пусть она сошьет тебе чувяки. Чтобы ты завтра же надел новые чувяки!

Малечипх соскребла шерсть, размяла кожу руками и, когда она стала мягкой, ловко сшила обувь. Поутру вышел Унаджоко в новых чувяках.

Старый Унадж поглядел на ноги сына и ничего не сказал, хоть и остался доволен мастерством невестки.

Вечером свекор снова прислал ей кожу. Но маленькая Малечипх не стала шить новых чувяков. Она припрятала кожу, а обувь, снятую мужем, размяла руками, заботливо смазала бараньим салом и поставила на место.

Каждый вечер Унадж давал сыну кожу на чувяки, и тот относил ее жене. Все куски кожи маленькая Малечипх складывала под лежанку, а обувь, сшитую в первую ночь, разминала и смазывала салом. Отцу казалось, будто Унаджоко каждое утро выходит в новых чувяках.

Когда прошел месяц, Унадж сказал сыну:

— Ну-ка, сынок, принеси всю обувь, которую сшила тебе молодая жена, и покажи мне!

Унаджоко, не долго думая, достал из-под лежанки двадцать девять кусков кожи, не скроенных и не сшитых, и показал отцу.

Старый Унадж обрадовался:

— Значит, каждое утро сын выходил в одних и тех же чувяках, которые становились новыми в золотых ру ках Малечипх. "Из невестки выйдет толк!" — подумал старик.

Через несколько дней Унадж обратился к сыну:

— Завтра, сын мой, ты должен разобрать свой дом и поставить себе новый!

Огорченный и озабоченный, Унаджоко вошел к жене.

— О чем ты печалишься, дорогой муженек? — спросила его Малечипх.

— Мы должны завтра разобрать свой дом и по ставить новый. Так велел отец! — объявил Унаджоко.

— Об этом не горюй! Привези только завтра на рассвете арбу камыша и соломы для кровли да еще арбу глины, и все будет ладно! — успокоила мужа Малечипх.

Поутру Унаджоко привез глину и солому. Быстро сняли они обветшалую крышу и покрыли дом заново, а стены маленькая Малечипх обмазала глиной. Свекор поглядел и остался очень доволен.

— Завтра мы с тобой отправимся в дорогу. Вели Малечипх припасти нам такой еды, чтобы в пресном соли вовсе не было, а в соленом ее было много, — так распорядился старый Унадж.

Снова Унаджоко пришел к жене озабоченный.

— Отец сказал, завтра отправимся в дорогу и велел тебе приготовить такую еду, чтобы в пресном вовсе не было соли, а в соленом ее было много. Чудной у меня отец! Всегда загадывает какую-нибудь загадку. Как только мы с ним выезжаем за селенье, он говорит: "Ну-ка, сынок, приставь лестницу к небу!" — "Где же мне взять лестницу в степи? — отвечаю я. — Разве я ее за седлом таскаю?" Едем дальше. Отец начинает снова: "Ну-ка, сынок, укороти дорогу!" Я отвечаю: "Как же я могу укоротить дорогу? Разве разрезать на куски, да один кусок откинуть прочь! Или, может быть, взять за оба конца и сложить вдвое?" Едем дальше. Как только въедем в лес, отец говорит: "Эй, сынок, пригони из чащи пару бурых коней с белыми хвостами!" Сколько ни ищу, — коней в лесу нет и в помине! Когда делаем при вал, я достаю еду. Пресное оказывается совсем без соли, а соленое — пересолено так, что кусок не идет в горло. Тут мы садимся на коней и поворачиваем к дому. Отец начинает меня бить и не перестает, пока не при едем в селенье. — Так закончил Унаджоко свой рассказ.

— И это не беда, не печалься, — промолвила Ма лечипх. Проворно приготовила она еду и, увязывая до рожные сумки, стала наставлять мужа: — Когда прика жет отец приставить лестницу к небу, — ты выезжай вперед, разгони коня и, стоя на седле, покрасуйся перед старым нартом, покажи ему, какой ты ловкий наездник! Когда прикажет отец укоротить дорогу, — ты ему от вечай: "Запевай песню, а я буду подпевать!" Отец за поет, а ты подтягивай негромко, чтобы не заглушать его голоса. Когда прикажет отец пригнать из леса двух бу рых коней с белыми хвостами, ты ступай в чащу, срежь две кизиловых палки, концы их очисть от коры, про буравь шилом и свяжи шнурком. Палки эти положи под стременные ремни старого нарта. Когда увидишь, что отец в пути притомился, соскочи с коня, возьми отцовско го коня за повод и помоги старику спешиться. Расстели бурку, усади его поудобней и разложи перед ним еду.

На рассвете отец с сыном оседлали коней и отправились в путь. Долго ли, коротко ли они ехали, — наконец Унадж сказал:

— Приставь-ка, сынок, лестницу к небу!

Сын хлестнул коня плетью, выехал вперед, и, вскочив ногами на седло, показал лихую джигитовку. Отец остался доволен, но промолчал.

Через некоторое время отец приказал:

— Укороти, сынок, дорогу!

— Запевай, а я подтяну! — отвечал сын.

Старый нарт запел, а молодой стал подтягивать негромко, чтобы не заглушить его голоса. Так, с песней, доехали они до опушки леса.