Нарушитель границы
Шрифт:
— Что ж. Пожелай мне.
— Чего?
— Известно чего. Непогоды. Хорошего шторма с ливнем, желательно ночным. — Он подмигнул мне. — Чтобы их радары отсырели.
— Желаю.
Он задержал рукопожатие.
— А может, на пару бури поищем? — Я молчал. — Ладно, забудь! Ищи их в своем внутреннем океане. — Ткнув пальцем мне под дых, вытащил из кармана сложенную бумажку. — Тебе! Прощай.
Но я ответил:
— До свидания.
— Ну, теперь разве что на том свете, — отозвался Ярик, выходя и закрывая за собой дверь комнаты, потом дубовую дверь блока — и все! Звуконепроницаемость Сталин обеспечил нам такую, что на этом человек исчезает, хотя идет еще он коридором, и можно догнать и вернуть…
Я
— Сто пятьдесят. Что ж, решил я сразу. Монеты загоню. Не знаю, каким образом, но в Питере я рос и вырос вне денег. Здесь и сейчас, быть может, впервые за семнадцать лет я осознавал всю условность своей финансовой ситуации в этом государстве, которое до совершеннолетия (еще полгода будет) выплачивало мне, как сироте, пенсию за погибшего «при исполнении» отца: сорок пять в месяц.
Вдвое ниже официального прожиточного минимума. Большего в глазах государства я не стоил, и совершенно справедливо. Проблема была не в этом, а в том, что от последней выдачи у меня остались три пятерки. Но, к счастью, я захватил с собой в Москву коллекцию монет эпохи переходного возраста. Вполне можно превратить в наличность. Только где? Я набил своим потенциальным капиталом самодельную брезентовую сумку, на боку которой еще не стерлась золотистость школьных чернил, которыми был некогда исполнен лозунг MAKE LOVE NOT WAR, — и выехал в город. Был уже конец рабочего дня, когда на улице Горького, немногим не доходя до Пушкинской площади и рядом с магазином «Минеральные воды» я нашел табличку с надписью: «Правление Всесоюзного общества коллекционеров». Поднялся и вошел. По зову кассирши выкатился старикашка, потный и брюхатый:
— Мы на сегодня завершили, юноша! Что там у вас?
— Серебро.
— Какое?
— Русское. Что-то шевельнулось в этих вареных глазах.
— Русское, оно разное бывает, — ворчливо сказал он. — Если полтинники двадцатых годов, то сразу предупреждаю: на большую сумму не рассчитывайте.
— Мое серебро, — брякнул я сумкой об стол, — из обращения вышло в октябре семнадцатого. Старик мигнул кассирше, которая уже красила губы. Со вздохом она завинтила свой тюбик и сложила руки на веснушчатой груди. Из комнаты выползло еще трое правящих стариков. Обговаривая свои дела по руководству собирателями Союза ССР, они не упустили из вида моей сумки. Один отвлекся:
— Что-нибудь интригующее?
— Помилуйте, откуда? — ответил мой старик. — Пара-тройка полтинничков. Из тех, что бабушка откладывала на черный день.
— Так мы вас подождем?
— Зачем же? Спускайтесь, спускайтесь. Нарзанчиком пока там освежитесь… — Старик бросил мне взгляд, умоляя не расстегивать сумку при его коллегах, обещая за это не остаться в долгу… — И кстати, — заспешил он, — давно уже пора со всей остротой поставить перед правлением вопрос о выделении средств на вентилятор. Даже я с трудом шевелю жабрами, а вам-то каково, Лев Ильич? Но я объединяться в заговоре с ним не пожелал. Отстегнул клапан и вылил серебро на синее сукно, сам поразившись великолепию своей коллекции. Обернутые в целлофан, монеты были в идеальном состоянии. Чистые, выпуклые, не тронутые низкими страстями рельефы. Мерцающе-нежным туманцем был подернут «трехсотлетник» со сдвоенными ликами царей Алексея Михайловича и Николая Александровича. Отчеканенный в тринадцатом году по случаю 300-летия дома Романовых, он словно только что вышел из-под пресса Санкт-Петербургского монетного двора. Первым опомнился тот, кого назвали Лев Ильич:
— Пара
— Коммунисты, вперед!..
Старики вплотную обсели мое серебро. Началась сортировка. Один, наклеивая на палец, выбирал лепестки удельных русских княжеств, другой охал над мелочью. Лев же Ильич, вооружившись сильной лупой, взялся за рубли. Для начала развернул из целлофана «крестовик» — с Петром Великим в рыцарской кольчуге. По нашим временам, «крестовики» большая редкость; моему же, отчеканенному в год основания СПб (1703), цены, можно сказать, не было. Презентовала монету мне графиня, которая собирала бабушку в последний путь. Без повода. Спонтанно. Отщелкнула вдруг ридикюль: «Возьмите это, мальчуган. Как говорится, in memoriam».
— Жизнь за царя! — Лев Ильич чмокнул «крестовик». — За этот рубль десять вас устроят?
Я взял поцелованную им монету, завернул и сунул в кармашек внутри кармана моих джинсов.
— Что это значит?
— Вне коммерции, — сказал я. — Сожалею. О, как он взвился! Грозил, что вообще откажется. Молил, что без Петра династия рублей будет неполной. Убивался, выкладывая на сукне тринадцать кучек. Но я был непреклонен. Не Иван же я, в конце концов, не помнящий родства, чтобы «крестовик» свой загонять? Пошептавшись, правящие старики поставили меня перед выбором. Оценивать каждую монету или я согласен оптом? Если по отдельности, сверяясь с каталогом, то «перенесем на завтра». До завтра «Колибри» могла и упорхнуть.
— Оптом.
— Ну что же… — Правление переглянулось. — Двести вас устроит? Чтобы не выдать ликования, я принял скорбный вид.
— Что, понятно, не отражает объективную стоимость данной коллекции, — оговорился Лев Ильич. — Но, с другой стороны… Заметьте, нас при этом не интересует ее, так сказать, генезис…
— Это моя коллекция! — возмутился я. — Сам ее собирал!
— Конечно, конечно! — замахал руками Лев Ильич… — Что, согласитесь, с другой стороны, недоказуемо. Человек вы еще юный, только вступающий в жизнь, а данное собрание, если взглянуть на него тематически, отражает… э-э… не совсем юное и уж совсем не наше умонастроение. Тут бьет в глаза ностальгия по самодержавию, в борьбе с которой мы вот со товарищи (он приосанился) отчасти даже проливали кровь. Я не выдержал:
— Чью, если не секрет?
— Как вы сказали? — не допонял Лев Ильич. Но тут же возопил. — Но-но! Не забывайтесь, юноша! — При этом на глазах стал наливаться апоплексической кровью; но вдруг, как бы раздумав, отхлынул разом и предложил мне «взвесить еще раз. Мы вас не торопим».
— Без Петра? Он открыл рот, но передумал:
— Без.
— Тогда о'кей.
— Иными словами?..
— Я согласен. Мне отсчитали восемнадцать розовых червонцев. Я поднял глаза: а два недостающих?
— Двадцать процентов в пользу государства, — приятно улыбнулись мне синюшные губы. — Как положено.
— А так положено?
— Естественно. У нас не черный рынок.
«Колибри» стояла на подоконнике. Не упорхнула, но цена за это время поднялась. Двести, сказал продавец. Второй день мне обрывают телефон. Спрос подскочил на них в Москве. Вот уж не думал. Привез бы несколько. В ГДР навалом с русским шрифтом…
Это был первый дом нового микрорайона. Внизу строился еще один, рядом с ним рыли котлован. Поодаль, рядом с небольшой кладбищенской часовней, стоял бульдозер, опустив до завтра свой скребок.