Нарушители спокойствия (рассказы)
Шрифт:
Изменимо ли будущее? Или же оно неизменно? Не неизбежно ли появление мира Карло? Не впустую ли вся проделанная работа? Нет, не может быть того! Мы просто не позволим произойти такому!
Симс снова вернулся в вестибюль и встал в очередь тех, кто подписывал петицию; делал это он уже в пятнадцатый раз.
Дождик, дождик, перестань
«RAIN, RAIN, GO AWAY». Редакция текста Н.И. Яньков.
У меня был приятель, когда мне было лет пятнадцать или около того. Он все еще жив, я не вижу причин проявлять к нему неуважение и поэтому буду называть его Дэнди, хотя это не его имя. История его жизни, может преподать урок «нарушителям спокойствия».
Дэнди был талантлив, очень умен, был лицом нашей группы странных
Но книга так и не была опубликована, его выгнали из университета — слишком много пил. Он стал писать тексты для какого-то каталога «товары почтой», провел в скитаниях около десяти лет, и последнее что я о нем слышал, — он кое-как устроился и живет не очень плохо. Сейчас ему уже под семьдесят. А ведь у него был огромный потенциал, он мог многого достичь, но это так и не случилось. А почему? — Он все тянул резину, откладывал на потом то, что должен был сделать сегодня. Все надо делать своевременно.
Об этом и предлагаемый к прочтению рассказа… довольно глупый, по общему мнению. Я написал его в начале своей карьеры.
— Дождик, дождик, уходи, завтра, завтра приходи…
«Порой мне кажется, что хочется быть уткой», — думал Хуберт Краузе.
Он стоял у стола, глядя в окно на воду, которую темные небеса начали проливать на землю, и его мысли неслись потому же кругу, который был проделан ими много лет назад.
— Дожди, дождик, перестань, я поеду… — запел он вполголоса.
— Краузе! Отойдите от окна и займитесь анализом сводок погоды, иначе я отправлю вас прогуляться на улицу, чтобы не любовались понапрасну!
Голосу были присущи все атрибуты наждачной бумаги, и он царапнул по чувствам Хуберта ничуть не хуже, чем настоящий наждак. Хуберт невольно вздохнул и повернулся. Мистер Бейген стоял, багровый и раздраженный, обрамленный массивным косяком двери из орехового дерева, ведущей в его кабинет.
— Я только взглянул на дождь, сэр. Как видите, мои прогнозы оказались верными. Начался период затяжных дождей… — начал Хуберт.
— Чепуха! — проревел мистер Бейген. — Чушь, и ничего больше! Я не раз говорил вам, Краузе, оставьте предсказания тем, кто получает деньги за такую работу, заботьтесь о своих бумажках, а умственной деятельностью пусть занимаются люди, располагающие оборудованием. Затяжные дожди, надо же! Все поступившие ко мне бумаги говорят о ясной погоде. И давайте, чтобы я в последний раз видел, что в рабочее время вы занимаетесь чем-то еще, кроме своих непосредственных обязанностей, Краузе. А рабочее время — с восьми тридцати до пяти, шесть дней в неделю!
Быстро окинув взглядом помещение, заставив всех служащих окаменеть или зайтись мелкой дрожью, Бейген скрылся в своем кабинете. Дверь громко захлопнулась за ним.
Хуберту показалось, что он уловил часть предложения, прозвучавшего до того, как дверь закрылась окончательно. Ему показалось, что он разобрал слово «идиот», но он не был в этом уверен.
Хуберту не понравился тон, каким мистер Бейген заявил, что в последний раз желает видеть его где-либо, кроме рабочего места. Это прозвучало скорее как последнее предупреждение, а не обычное требование.
Размеренный шум дождя за окном позади него заставил Хуберта раздраженно пожевать губами. Даже если его работа состояла только в том, чтобы сверять прогнозы погоды, поступающие из отделов на верхних этажах, с сообщениями, принимаемыми девицами по телетайпу, он проработал в этом бюро достаточно долго, чтобы самому научиться прекрасно предсказывать погоду.
Даже если мистер Бейген был крупнейшей величиной в сфере оптовой торговли сельскохозяйственными
Хуберта этот вопрос беспокоил добрых три минуты, пока он не заметил, что груда документов увеличилась — пришли очередные сообщения, полученные по телетайпу из Гловерсвилля, Лос-Анджелеса и Топахи. Он принялся лихорадочно наверстывать упущенное. Порой ему казалось, что это вряд ли когда-нибудь удастся.
* * *
Он возвращался домой под дождем, воротник был поднят, шляпа надвинута чуть ли не на уши, носки ботинок начали из-за воды терять свой блеск, а мысли Хуберта стали принимать консистенцию, очень напоминающую раздраженное небо над его головой.
Восемь лет, проведенных в фирме не дали ему ничего, за исключением вручаемых еженедельно шестидесяти восьми долларов пятидесяти пяти центов. Работа была рассчитана на идиота, и хотя Хуберт никогда не кончал колледжа, это занятие было значительно ниже его способностей.
В фирме Хуберт работал в отделе, который был одним из тех небольших служб, что оказывают помощь фермерам. — Долгосрочные прогнозы погоды для всех районов страны расхватывались каждую неделю тысячами подписчиков.
Раскаты грома прервали размышления Хуберта, заставив его в полной мере прочувствовать мерзость погоды. Дождь промочил его от верхушки шляпы до подметок ботинок, умудрился пробраться даже под поднятый воротник и теперь стекал по спине отвратительно холодными ручейками. Хуберт представил, как ждут его дома с газетой (та, что он купил на углу, совсем размокла), с домашними туфлями наготове, но он знал, что это лишь мечты, поскольку, никогда не был женат. И все лишь потому, как говорил он сам себе, что никак не может найти девушку, которая бы ему подходила. По сути дела, последнее любовное приключение, о котором он мог вспомнить, имело место пять лет назад, когда он две недели отдыхал на горнолыжном курорте Медвежья Гора. Она была телеграфисткой из «Вестерн Юнион», звали ее Алиса, и она обладала на удивление шелковистыми каштановыми волосами. Хуберт даже подумал тогда: «Возможно, это она». Но потом он вернулся в Нью-Йорк, а она в Трентон, штат Нью-Джерси, даже не попрощавшись хотя бы ради приличия, и Хуберт отчаялся когда-либо отыскать свою Единственную.
Он прошел по Пятьдесят Второй Восточной до Седьмой Авеню, волоча ноги, злясь на лужи, которые подворачивались на пути, причем так, что он не мог перейти через них, не промочив ноги. На Пятидесятой он сел в подземку и всю дорогу просидел, погруженный в размышления.
«Кем себя возомнил Бейген?» — Возмущался мысленно Хуберт. — «Я проработал в этой фирме восемь лет, три месяца и… ладно, не будем уточнять число дней. С делами справлялся не плохо. Нет, кем он себя считает, что так себя ведет, и не только со мной? Может я и незначительная величина, но будь я проклят» — Ему показалось, что последние слова были произнесены вслух, он смущенно огляделся и закончил тираду шепотом — «будь я проклят, если стану выносить подобное обращение. Уволюсь, вот что я сделаю! Посмотрим, как он тогда запрыгает. Кого он еще найдет на эту работу, чтобы делать ее так же тщательно, как я?»
Но даже произнося это, Хуберт видел объявление в «Геральд Трибьюн», которое мог бы повторить даже спросонья:
ТРЕБУЕТСЯ клерк, 18-20 лет, без опыта работы, в будущем до сорока долларов в неделю. Обращаться: Пятьдесят Вторая Восточная улица, 229, «Хэвлок, Бейген и Эльсессер».
Он так отчетливо мысленно видел это объявление по той причине, что сам откликнулся на него восемь лет, три месяца и сколько-то дней назад.
Отшибавший мысли грохот трамвая, пронесшегося над линией подземки, обрушился на Хуберта и, как время от времени случается с каждым, все его мысли суммировались, суммировались восемь лет, суммировалась вся его жизнь:
— Я — неудачник.
Он произнес это вслух громко и все вокруг повернули головы и посмотрели на него, но он не обратил на это внимания.
Он повторил сказанное мысленно, но еще более отчетливо, потому что это была правда, и он знал об этом: «Я — неудачник… Я никогда не побываю в Пуэрто-Рико, в Индии или даже в Треноне, штат Нью-Джерси», — подумал он. — «Самое отдаленное место, куда я уезжал из этого города — Медвежья Гора, да и то я там пробыл всего две недели. Я никогда никого по-настоящему не любил, кроме матери, но матушка уже тринадцать лет как скончалась. И никто никогда по-настоящему не любил меня».