Наш человек в Гаване
Шрифт:
– Ох, до чего же хочется домой, – сказал Картер.
– В Нотвич?
– Да.
– В Нотвиче нет моря.
– Когда я был мальчишкой, прогулочные катера на реке мне казались такими же большими, как этот лайнер.
«Убийца не имеет права чувствовать тоску по родине, убийца должен быть бездушным, как машина, вот и мне надо стать машиной», – думал Уормолд, нащупывая в кармане носовой платок, которым он сотрет отпечатки пальцев, когда настанет время. Но как его выбрать, это время? В каком закоулке, в каком подъезде? А если тот выстрелит первый?
– Кто ваши друзья.
– Какие друзья? – И он добавил очень искренне: – У меня нет друзей.
– Совсем нет друзей?
– Нет.
– Еще раз налево. Картер, а потом направо.
Они медленно ползли по узкой уличке; по обе ее стороны помещались ночные притоны: из-под земли звучал оркестр – словно голос отца Гамлета или музыка, которую часовые услышали под мостовой, когда бог Геркулес покинул Марка-Антония. Двое служителей в ливреях кубинских ночных кабаре наперебой зазывали их с тротуара напротив. Уормолд оказал:
– Давайте остановимся. Мне позарез нужно выпить прежде, чем мы двинемся дальше.
– Это публичные дома?
– Нет. В публичный дом мы поедем попозже.
Он подумал: «Эх, если бы Картер снял руку с руля и схватился за пистолет, – как бы мне тогда легко было в него выстрелить!»
Картер спросил:
– А вы это место знаете?
– Нет. Но я знаю этот мотив. – Странно: там играли «И мое безрассудство их просто бесит».
Снаружи висели цветные фотографии голых девушек и светились неоновые слова на международном языке ночных кабаков: «Аттракцион с раздеванием». Ступеньки, полосатые, как дешевая пижама, вели в погребок, где воздух был сизый от сигарного дыма. Что ж, место для казни подходящее, не хуже любого другого. Но сначала он должен выпить.
– Идите вперед, Картер.
Картер не решался. Он открыл рот и запнулся; Уормолд еще ни разу не слышал, чтобы он так долго не мог выговорить «г».
– Г-г-господи...
– В чем дело?
– Нет, ничего.
Они сели за столик и стали смотреть, как раздеваются; оба взяли коньяк с содовой. От столика к столику, постепенно разоблачаясь, переходила девушка. Сначала она сняла перчатки; какой-то посетитель покорно их взял, словно папку с входящими бумагами. Потом она повернулась спиной к Картеру и попросила его расстегнуть крючки на ее черном кружевном корсете. Картер неловко пыхтел над застежками, заливаясь краской, а девушка хохотала и поеживалась от прикосновений его пальцев. Он сказал:
– Извините, но я никак не найду...
Вокруг танцевальной площадки за столиками сидели мрачные посетители и наблюдали за Картером. Никто не улыбался.
– Вам, видно, в Нотвиче редко приходилось иметь с этим дело. Дайте я расстегну.
– Отстаньте!
Наконец он расстегнул корсет, девушка взъерошила его жидкие выгоревшие волосы и пошла дальше. Он пригладил волосы карманной щеточкой.
– Мне здесь не нравится, – сказал он.
– Вы боитесь женщин, Картер.
Разве можно застрелить человека, над которым так легко потешаться?
– Терпеть не могу такую жеребятину, – сказал Картер.
Они поднялись по лестнице. Боковой карман у Картера сильно оттопыривался. Конечно, он мог положить туда и трубку. Картер снова сел за руль и стал ворчать:
– Тоже невидаль – шлюхи раздеваются!
– Вы ей не очень-то помогли.
– Я искал, где у нее молния.
– А мне ужасно хотелось выпить.
– И коньяк дрянной. Не удивлюсь, если они к нему что-то подмешивают.
– Ну, ваше виски было куда хуже. Картер.
Он пытался разжечь свою злобу и не вспоминать, как этот бедняга неуклюже возился с корсетом и краснел от своей неловкости.
– Что вы сказали?
– Остановите машину.
– Зачем?
– Вы же хотели в публичный дом. Вот он.
– Но вокруг нет ни души.
– Двери и ставни здесь всегда закрыты. Вылезайте и звоните.
– А что вы сказали насчет виски?
– Да так, ничего. Вылезайте и звоните.
Место было подходящее, ничуть не хуже погребка (для этой цели, как известно, годится и глухая стена): серый фасад и улица, куда люди заходили только с одной малопочтенной целью. Картер медленно выпростал ноги из-под руля, а Уормолд пристально следил за его руками, за его неловкими руками. «Это – честная дуэль, – говорил он себе, – Картер куда больше привык убивать, чем я, да и шансы у нас равные: я ведь даже не уверен, что мой пистолет заряжен. У него куда больше шансов спастись, чем было у Гассельбахера». Держась рукой за дверцу, Картер снова замешкался. Он сказал:
– Может, разумнее отложить это на другой раз? Г-г-говоря откровенно...
– Вы что, боитесь, Картер?
– Я никогда не бывал в таких местах. Уормолд, это г-глупо, но меня не очень тянет к женщинам.
– Видно, тоскливая у вас жизнь.
– Я могу обойтись и без них, – ответил он с вызовом. – У человека есть дела поважнее, чем г-гоняться за юбками...
– Зачем же вы пошли в публичный дом?
И снова он удивил Уормолда своей откровенностью.
– Мне иногда кажется, что я хочу, но когда доходит до... – Он был на грани признания и наконец решился: – У меня ничего не получается, Уормолд. Не могу сделать то, чего они от меня хотят.
– Вылезайте из машины.
«Мне надо его застрелить, – думал Уормолд, – до того, как он совсем разоткровенничается. С каждым мигом он все больше превращается в человека, в такое же существо, как я сам, которое можно пожалеть и утешить, но нельзя убить. Кто знает, какие мотивы кроются за каждым актом насилия?» Он вытащил пистолет Сегуры.
– Что это?
– Выходите.
Картер прислонился к двери публичного дома, лицо его выражало не страх, а угрюмое недовольство. Он боялся женщин, а не насилия. Он сказал:
– Это вы зря. Виски дал мне Браун. Я человек подневольный.
– А мне наплевать на виски. Ведь это вы убили Гассельбахера?
Он снова удивил Уормолда своей правдивостью. В этом человеке была своеобразная честность.
– Я выполнял приказ, Уормолд. Когда тебе г-г-г...
Он изловчился достать локтем звонок, прижался спиной к двери, и теперь где-то в глубине дома звенел и звенел звонок, вызывая обитателей.
– Мы не питаем к вам зла, Уормолд. Вы просто стали слишком опасны, вот и все. Ведь мы с вами обыкновенные рядовые, и вы и я.