Наш человек в Гаване
Шрифт:
– Вот и я раньше думала только о Питере. Милли, деточка, не позволяйте им сделать вас жестокой.
– Кому им?
– Монахиням.
– А-а... Ну, они со мной об этом не разговаривают. Никогда.
«В конце концов, можно прибегнуть и к ножу. Но для этого нужно очень близко подойти к Картеру, а это вряд ли удастся».
Милли спросила:
– Вы любите моего папу?
Он подумал: «Когда-нибудь я вернусь и решу все эти вопросы. Но сейчас у меня есть дело поважнее: я должен придумать, как убить человека. Наверно, есть такие руководства, труды,
Беатриса сказала:
– Почему вы об этом спрашиваете?
– Я видела, как вы на него смотрели.
– Когда?
– Помните, когда он вернулся с банкета. А может, вам просто было приятно, что он произнес там речь?
– Да, очень приятно.
– Нехорошо, – сказала Милли. – Вам стыдно его любить.
Уормолд сказал себе: «Если я смогу его убить, я убью его с чистой совестью. Я убью его для того, чтобы доказать: нельзя убивать и не быть убитым в отместку. Я не стану убивать его из патриотизма. Я не буду его убивать за капитализм, за коммунизм, за социал-демократов, за процветание. Чье процветание? Я убью Картера за то, что он убил Гассельбахера. Родовая месть в старину была куда более разумным мотивом для убийства, чем любовь к Англии или пристрастие к какому-нибудь экономическому строю. Если я люблю или ненавижу, позвольте мне считать любовь или ненависть моим личным делом. Я не желаю быть 59200 дробь 5 ни в какой глобальной войне».
– А если бы я его любила, что тут плохого?
– Он женат.
– Милли, детка, берегитесь общих правил. Если бог есть, то не он создал общие правила.
– Вы его любите?
– Я этого не сказала.
«Нет, единственный способ – это застрелить его; но где достать пистолет?»
Кто-то вошел в дверь; он даже не поднял головы. Приемник Руди истошно завопил в соседней комнате. Голос Милли произнес:
– Мы и не слышали, как ты вернулся.
Он сказал:
– Я хочу тебя кое о чем попросить, Милли...
– Ты подслушивал?
Беатриса спросила:
– Что случилось? Что-нибудь неладно?
– Несчастный случай.
– С кем?
– С доктором Гассельбахером.
– Серьезный?
– Да.
– Ты боишься сказать нам правду? – спросила Милли.
– Да.
– Бедный доктор Гассельбахер!
– Да.
– Я попрошу капеллана отслужить по обедне за каждый год, который мы с ним дружили.
Напрасно он старался поделикатнее сообщить Милли о смерти доктора. Ведь смерть в ее глазах – переход к райскому блаженству. Когда веришь в рай, – мстить бесполезно. Но у него нет этой веры. В христианине милосердие и всепрощение не добродетели, они даются ему слишком легко. Он сказал:
– Приходил капитан Сегура. Он хочет, чтобы ты вышла за него замуж.
– За такого старика?! Никогда больше не сяду к нему в машину!
– Я тебя прошу сделать это еще раз – завтра. Скажи ему, что мне надо его видеть.
– Зачем?
– Я хочу сыграть с ним в шашки. В десять часов. Тебе с Беатрисой придется на это время куда-нибудь уйти.
– А он ко мне не будет приставать?
– Нет. Ты ему скажи, чтобы он пришел поговорить со мной. Скажи, чтобы принес свой список. Он поймет.
– А потом?
– Мы едем домой. В Англию.
Оставшись вдвоем с Беатрисой, он сказал:
– Ну вот. Скоро нашей конторе конец.
– Почему?
– Может быть, нам удастся окончить свои дни с честью, если я раздобуду список действующих здесь иностранных агентов.
– Включая и нас с вами?
– Ну нет. Мы с вами никогда не действовали.
– Не понимаю.
– У меня нет тайных агентов, Беатриса. Ни одного. Гассельбахера убили зря. В горах Орьенте нет никаких сооружений.
Характерно, что она не выказала ни малейшего удивления. То, что он ей сообщил, ничем не отличалось от любых сведений, которые ей надлежало занести в картотеку. Оценка этих сведений будет произведена Главным управлением в Лондоне. Он сказал:
– Я понимаю, ваш долг – немедленно сообщить об этом начальству, но я буду вам очень благодарен, если вы подождете до послезавтра. Тогда, надеюсь, мы добавим к этому что-нибудь настоящее.
– Если вы к тому времени будете живы.
– Конечно, я буду жив.
– Что вы задумали?..
– У Сегуры есть список иностранных агентов.
– Нет, вы задумали совсем не это. Но если вы умрете, – сказала она, и ему показалось, что голос ее звучит гневно, – что ж, как говорится, de mortuis... [о мертвых... (говорят только хорошее) (лат.)] и так далее.
– Если со мной что-нибудь случится, я не хочу, чтобы вы узнали из этих липовых карточек, каким я был мошенником.
– Но Рауль... ведь Рауль-то должен был существовать!
– Бедняга! Вот, наверно, удивлялся. Поехал покататься, как обычно, по-видимому, и пьян был тоже, как обычно... Надеюсь, что был пьян.
– Но он существовал!
– Надо же было мне назвать какое-то имя. Почему я взял имя Рауль – теперь уж и сам не помню.
– А чертежи?
– Я снял их с пылесоса «Атомный котел». Ну, теперь всем забавам конец. Будьте добры, напишите за меня мое признание, а я подпишу. Я очень рад, что они не сделали ничего дурного с Тересой.
Беатриса засмеялась. Она опустила голову на руки и смеялась. Она сказала:
– Ох, до чего же я вас люблю...
– Все это вам кажется ужасно глупым, правда?
– Глупыми кажутся мне наши в Лондоне. И Генри Готорн. Неужели вы думаете, что я бросила бы Питера, если бы он хоть раз, хоть один-единственный раз оставил в дураках ЮНЕСКО? Но ЮНЕСКО было для него святыней. Конференции по вопросам культуры были святыней. Он никогда не смеялся... Дайте мне носовой платок.
– Да вы плачете!
– Я смеюсь. Эти чертежи...
– Один из них – пульверизатор, а другой – двусторонний наконечник. Вот не думал, что специалисты не догадаются.
– Специалисты их и не видали. Не забывайте, ведь это разведка. Надо оберегать источники. Мы не можем допустить, чтобы подобные документы попадали в руки знающим людям. Дорогой вы мой...